Галина Петреченко - Князь Олег

— Ты все же пришла меня встретить, жизнь моя? — она встрепенулась, слегка качнулась в его сторону и позволила ему обнять себя.

Затем Экийя, отпрянув от Аскольда, робко попросила:

— Омой лицо и руки ключевой водой и смой с души темные силы.

— Мне Айлан сказывал, что крест, который висит на моей груди, защищает и дух мой, и мое тело от любой темной силы, — чистосердечно признался Аскольд, но, заглянув в кадь с ключевой водой, по привычке встал около нее и протянул руки для омовения.

Экийя взяла в руки серебряный ковш и, зачерпнув им воду из кади, помогла Аскольду совершить обряд очищения души от темных и злых сил, обряд, называемый язычниками «возвращение домой».

Проходившие мимо них Дир, Мути, Глен и другие сподвижники киевского правителя также устремились к своим семьяницам и, не думая о том, хорошо это или плохо, вытягивали руки свои возле кадей с ключевой водой.

А христианские проповедники, глядя на то, как ревностно еще блюдут языческие обряды оглашенные во Христовой вере, подумали, что так просто оторвать от родительской веры словен вряд ли удастся.

Айлан же видел только одно: Экийю и ее руки, одна из которых крепко обнимала сына, а другая так же крепко сжимала рукоять серебряного ковша, из которого струилась прекрасная родниковая водица.

— Аскольд, позволь и нам свершить обряд «возвращения домой», — обратился он вдруг к киевскому князю. Исидор и Софроний раскрыли рты и удивленно ждали ответа от князя. Экийя опустила руки и едва не выронила ковш.

Аскольд широко улыбнулся и гордо заметил:

— Все же вода родниковая для всех является святой, и это гоже, Айлан, что ты не отвергаешь наш обряд, а принимаешь его к душе. Экийя, полей ты ему водички на руки и лицо, коль нет у главы нашей Христианской Церкви ни жены, ни детей.

Экийя широко раскрыла глаза и удивленно посмотрела на Аскольда.

«Как же ты можешь просить меня об этом, когда и стар, и млад знают, что кто польет родниковой водицы гостю на руки, тот и станет его семьяницей!..» — вихрем пронеслось в голове Экийи, и она не посмела протянуть руку с ковшом к кади.

Айлан еще раз вопросительно посмотрел на Аскольда, а тот с раздражением глянул сначала на Экийю, затем на Айлана, низко склонившегося с вытянутыми руками возле кади, и потребовал:

— Экийя! Полей ключевой водицы на руки будущему патриарху Киева!

— Воля твоя! — отрешенно ответила Экийя и молча погрузила ковш в кадь с водой.

Все смотрели с немым укором на своего предводителя, который своей волей приказал жене совершить омовение рук чужеземца. Аскольд всей грудью вдохнул порицание поселенцев своего городища и, взяв сына за руку, тяжелой поступью пошел к дому…

Олаф слушал рассказ Гаста о втором походе Аскольда на греков и задумчиво кивал.

— Стало быть, свершилось! — заключил Олаф и взъерошил обеими руками волосы. — Святовит ведает, что творит! Теперь настал мой час! Медлить нельзя, ибо повторять чужие ошибки — только гнев богов навлекать на свою голову! Благодарю, Гаст, за верную службу! Вот твое серебро! — С этими словами Олаф отвернулся от маленького окна, взял со стола увесистый мешочек и протянул его верному лазутчику.

Гаст, запахнув меховую перегибу, взял положенную плату за риск и отвагу и стал ждать приказа.

— Останешься здесь, в Рюриковом городище, вместе с Руальдом, который заменит меня, и частью моей дружины. Будете дозор вести за Власко. Вдруг, бедовый, с Вадимовичами вновь взбунтуется!

— А ты в Киев надолго?

Олаф вгляделся в обеспокоенное лицо Гаста и тепло спросил:

— У тебя там что, зазноба?

— Да. Наложница Боваш…

— Она не догадывается, кто ты? — тревожно спросил Олаф и пояснил: — Ты же знаешь, как мне важно, чтоб даже куры твоего двора не подозревали о твоих истинных делах!

— Она ни о чем не догадывается! — спокойно заверил Гаст, глядя прямо в глаза Олафу.

— Мне необходимо полное неведение Аскольда! — с жаром проговорил Олаф, не отрывая горячего взора от взволнованного лица своего лазутчика.

— Если ты сомневаешься во мне, то возьми с собой! — предложил Гаст князю и добился своего.

— Ты прав, — немного подумав, проговорил Олаф. — Руальд с Эбоном справятся здесь и без тебя. А ты действительно там мне понадобишься больше…

Гаст боялся перевести дух: не спугнуть бы решение князя. Да, что-то огромное всколыхнулось в его душе и двигало им, и это — веление богов — так значимо и так важно, что не заметить его, или пренебречь им, или, что еще страшнее, оттянуть и помешать — нельзя, и Гаст всей душой чувствовал, что и Олаф сейчас полностью находится в подчинении у этого могучего зова. Ничто не свершится иначе чем по велению их всесильных богов.

Который день Аскольд ловил себя на мысли, что везде и всюду ему попадаются то под руку, то под ногу приметы чьей-то сломанной жизни. Все началось с того, что на следующий день после возвращения из Царьграда он увидел, как огромный пушистый серый кот, которого Аскольдович всегда кормил рыбой или мясными объедками с княжеского стола, в этот раз пренебрег подачками княжича и ловко схватил зазевавшуюся на дворовой поляне сизокрылку. Аскольд сначала полюбовался на охотничью сноровку кота, а затем решил освободить добычу из его цепких, алчных лап. Кот, рассвирепев, набросился на Аскольда и, прокусив ему палец, снова вцепился в свою жертву. Князь поразился быстроте его расправы с бедной птахой. Кот доедал свою жертву, разбросав по двору красивые перья редкой птицы Приднепровья. Аскольд нахмурился и пошел прочь со двора. А еще через день сцена свертывания птичьей шеи повторилась, но на этот раз кот схватил голубя, и Аскольд увидел лужицу крови, от которой у него почему-то на мгновение похолодело сердце. Он помрачнел и задумался: боги упорно предупреждают его о каком-то кровопролитии. Но о каком? Дозорные каждую треть дня оповещают его о спокойствии на речных, лесных и степных границах его княжества. Бастарн заверил его, что волхвы не будут точить ножи и не станут оспаривать свою первенствующую роль в духовной жизни киевлян, ежели Аскольд не станет применять силу для обращения поселенцев столицы южных словен в Христову веру. И Аскольд не только поклялся, что обращение в новую веру его дружинников будет происходить только по их доброй воле, но и оставался верен своей клятве. Что же касается христианских проповедников, то ни Исидор, ни Софроний и ни тем более Айлан не торопили событий и не требовали от Аскольда невозможного. Они каждый вечер среди дружинников терпеливо вели беседы о заповедях нового учения. Казалось, никто никому не угрожал, и в киевском воздухе совсем не пахло сечей.

Но прошло еще два дня, и Аскольд снова стал свидетелем кровавой расправы, но на этот раз полосатого хорька с курицей. Он осторожно открыл калитку, ведущую во двор отсека дома, принадлежащего Диру.