Александр Антонов - Государыня

- Все отойдите в поле, к роще! — Дождавшись, когда сотня удалилась сажен на сто, он подошёл к воротам и потребовал: — Отворяйте же! Я выполнил вашу волю!

Но прошло немало времени, когда открылось зарешеченное оконце и в нём показался игумен.

— Говори, сын Божий, с чем пришёл? А в обитель тебя, латиняна, я и одного не пущу, — сказал Нифонт. — И не серчай, сам знаешь, обычай.

— Ладно, поговорим миром и через оконце. Я дворецкий великого князя Сигизмунда Иван Сапега, и прошу тебя, игумен, именем государя открыть ворота и впустить моих воинов.

Зачем, сын Божий? Я же сказал, что латинянам в православный монастырь нельзя.

— У вас в монастыре хранится достояние государя, и великий князь повелевает, чтобы вы передали его в казну.

- Бог свидетель, нет у нас никакого достояния государства.

Нифонт перекрестился.

- Ты грешишь, святой отец. Его поместила великая княгиня Елена. Отныне она вдовствует и уже не королева. Зачем же упорствуешь?

— Но это личное достояние Елены Иоанновны, ей и брать его. Вот как волей Всевышнего приедет матушка-государыня, так и вручим ей всё в целости.

— Послушай, святой отец. Вы храните не личное имущество Елены, а приданое, которым наделил её русский государь Иван Васильевич, когда отдавал замуж за великого князя. А приданое, как тебе должно быть известно, принадлежит супругу, как и сама жена.

— Тебе, пан дворецкий, лучше, чем мне, ведомо, что Александр оказался недостойным ни матушки Елены, ни того богатства. И ты знаешь, почему упрекаю тебя. Наследнику принадлежало бы её достояние, а его нет. Государь к тому же был мотом великим. Потому Елена

Иоанновна хранит приданое до будущего наследника престола, ежели таковой родится. А ежели не будет чада наследного, то сие приданое волею Божьей должно быть возвращено на Русь.

— Тому не бывать, святой отец! — взорвался Сапега. Сердце уколола заноза унижения, какое претерпел в Могилёве и которое стало уже было забываться. — Заявляю: я возьму достояние силой! Так повелевает мне великий князь. Сейчас мои воины взломают ворота, вскинутся на стены, и вам несдобровать!

— Не тешь себя надеждой, сын мой. Иноки сумеют защитить обитель от злочинства. Вернись с Богом в Вильно и доложи государю о том, что услышал от меня.

Отец Нифонт закрыл оконце. Иван Сапега поднял кулак и погрозил:

— Ты ещё пожалеешь, старый поп, что проявил высокомерие! Сейчас я тебя проучу.

Но, уходя от ворот к своим воинам, Иван Сапега не знал, что делать. Он не только не добился того, что ему было велено, но всё испортил своей опрометчивостью. Он костерил себя и настоятеля монастыря, но легче ему от этого не стало. Знал он, что монастырь — это крепкий орешек, который ни кулаком, ни молотом, ни сотней лбов не разобьёшь.

— Господи, да мне воевать с этими монахами придётся! Хватит ли моей сотни, чтобы через стены перебраться или ворота взломать? А что за ними нас ждёт? — Приблизившись к воинам, Сапега сказал: — Там, в монастыре, засела стая злобных псов–русов. Они все на стенах, вооружены и скалят зубы. Миром они нас не пустят, а нам должно исполнить волю великого князя.

— Мы всё исполним! — отозвался хорунжий, барон Густов. Тридцатилетний барон, возглавлявший сотню, крутогрудый, широкоплечий, продолжал с задором: — Вельможный пан Сапега, позволь нам повеселиться! Мы разнесём это осиное гнездо в щепки! — Для убедительности он вскинул пудовый кулак. — И прах развеем! Так ли я говорю, гвардейцы?! — обратился он к окружавшим его воинам.

— Истинно так! — ответили шляхтичи.

Дворецкий готов был принять предложение отважного барона, но через мгновение вспомнил, как попал впросак в Могилёве и, оставаясь до мозга костей придворным и зная характер княгини Елены, не поддался на страстное желание Густова разнести обитель в щепки. Он помнил, что монастырь был православным, стоял на бывшей русской земле и, если он устроит в нём сечу — а без неё не обойтись, — то неизвестно, какие последствия возникнут. Тогда уж никто не возьмёт его под защиту и ничто не спасёт от опалы. Знал Сапега и то, что рядом с Вельском лежат земли князя Михаила Глинского и его братьев, которые всегда держали войско «в седле», могли вмиг очутиться у монастыря и, уж как пить дать, погасить пыл драчливых шляхтичей Сигизмунда. Потому Сапега поспешил остудить горячие головы гвардейцев:

- Нет, отважные рыцари, звенеть саблями в монастыре нам нельзя, зорить осиное гнездо тоже: великий князь осудит. Мы поступим проще и вернее. Завтра здесь будет королева. Она не минует монастырь, а мы станем ждать её в засаде. В её обозе есть восемь порожних повозок. В монастыре она их заполнит. Когда же она покинет монастырь и отправится в Бельск, мы окружим её челядь и воинов — их всего восемь — и именем короля отберём возы в пользу державы. Вот и всё. Если я сказал что‑то не так, поправьте.

- Да всё верно, пан Сапега, — погрустнев, согласился Густов. — Жаль, что порезвиться не удалось.

Ночь сотня провела в лесу, в версте от монастыря, близ дороги из Вильно в Бельск, а с рассветом лесом же вернулась к монастырю и затаилась в ближнем мелколесье. Но тщетны оказались надежды на скорое овладение сокровищами Елены. Позже дворецкий Сапега казнился за то, что дал обвести себя вокруг пальца.

Хитрости в поведении великой княгини не было. Ещё в пути она решила пока не нарушать покой монастыря Святого Серафима. Не было нужды появляться в обители со всей челядью, смущать монахов мирской толпой. Да и в Вельске что её ждало? Надо было найти кров, может быть, купить дом, устроиться. Не исключено, что литовский наместник будет к ней не так почтителен, как в прежние времена. Поразмыслив подобным образом, Елена миновала ветку дороги, ведущую в монастырь, и продолжала путь в Бельск, до которого оставалось не больше десяти вёрст.

В городе Елене повезло. Когда наместник Вельска, воевода Остожек, узнал, что к ним пожаловала вдовствующая королева, он посмотрел на свою жену, синеглазую смолянку, и спросил:

— Катерина, пойдёшь ли встречать государыню Елену?

Боярыня Катерина из Смоленска помнила, как

одиннадцать лет назад, ещё будучи девицей, она встречала Елену на Днепре за городом, потом стояла почти рядом с ней в соборе на молебне и, забыв о молении, не спускала глаз с юной красавицы княжны.

— Пойду, батюшка, пойду. Как же! Я ей в ножки поклонюсь и в гости позову. По её милости я с тобой, батюшка любезный, встретилась.

— Вот и славно! Идём же! — повеселев, сказал наместник.

Пан Остожек любил свою Катерину и не раз благодарил Бога за то, что свёл его с красной девицей, когда встречали великую княжну. В душе он тяготел к православной вере, зная её милосердное служение людям.

Всё сложилось так, что Елену встретили в Вельске не как вдовствующую королеву, а как царствующую великую княгиню. Поселили её с придворными и челядью в прекрасном деревянном доме, который принадлежал князю Михаилу Глинскому и ныне пустовал. Приведя в дом княгиню Елену, пан Остожек сказал: