Ирина Горская - Андрей Ярославич

Их провели во внутренний двор, где поставлена была войлочная палатка, даже и не такая большая. У выхода во двор два воина велели им оставить оружие.

Сартак, сын Бату, вышел к ним. Был он в кожаной одежде, на голове медный, с узором и чернью шлем; горло, шея прикрыты кожаной накидкой. Был он постарше Александра, лицом на монгола не походил, веки виделись тяжелыми, и выражение лица было очень высокомерное. Он казался немного приземистым и умел стоять как-то очень крепко, будто из камня вытесан и поставлен на землю; даже трудно было себе представить, как он может пригибаться, садиться… Александр поклонился ему первым. Андрей понимал, что надо поклониться, но не мог себя принудить, заставить, будто все его существо обмерло, противясь унижению. Сартак даже не посмотрел на него, но Андрей уже понял, что приобрел себе врага и что враг этот будет выказывать ему презрение равнодушное, и это и будет унизительно…

— Верните ему оружие, — приказал Сартак спокойно и громко.

В галерее у выхода во двор сделалось движение. Рослый воин скорыми шагами подошел к Александру и отдал ему меч в ножнах.

Александр обернулся к Андрею и сказал спокойно на местном наречии:

— Ступай, тебя проводят…

Можно было только послушаться. Не послушаться было бы нелепо, глупо. Андрей почувствовал обиду, безысходнесть, страх, уныние. Пошел в галерею, дверь за ним, ту, что вела во двор, затворили. Снова шел мимо парадных воинов. У одного из выходов Андрею отдали его оружие. Дружинники ждали во внешнем большом дворе. Подошел человек в кольчуге и шлеме, сказал на русском языке чисто, что Андрей и дружинники могут садиться на коней и ехать в жилье Рашида ад-Дина. Дружинники смотрели на Андрея. И снова единственное, что было возможно и разумно, — это быть послушливым, послушным…

— Едем, — коротко сказал Андрей.

Но они ехали не одни, впереди и позади ехали ордынцы. И выходило, будто и хранят от какой-то угрозы неведомой, и провожают почетно, и стерегут как пленников, — и все это разом!..

Но почему Александр вдруг заговорил с ним не по-русски? Показать хотел Сартаку свою покорность… дружбу… Так просто, грубо так показать?.. Или Андрей вовсе не должен был ехать с Александром в Орду? А что же, сидеть сиднем в Боголюбове? Ждать?.. Но Александр не сделал ошибки, взяв его с собой… И что же теперь? Обратно ехать? Куда? В мордовские леса податься? На этом внезапном соображении он остановил свои мысли. И вдруг понял, что не надо сейчас тратить время на размышления, на обдумывание. Сейчас уехать! Совсем одному… Но у ворот караул… В доме не было высоких лавок, к каким Андрей был привычен. От сидения на ковре со скрещенными или поджатыми ногами ноги затекали. От безысходности рождалась тревожная усталь. Темнело. Андрей лег, не снимая верхней одежды, на постель, положенную на ковер, и уснул тяжелым сном без сновидений.

Возвращение Александра проспал. Пробудился поздно, солнце грело лицо, глаза невольно жмурились. Почувствовал сразу, что Александр здесь и смотрит на него. Непонятно было, что теперь говорить; оправдываться, объясняться не хотелось.

— Что же ты, не раздевшись?.. — спросил Александр осторожно как-то.

— Так вот уснул… — Андрей сел на постели.

— Ты, может, еще поспать хочешь? Поспи…

— Нет, я выспался…

Кажется, полагалось спросить Александра о его встрече с ханом Сартаком, как прошло, о чем говорили. Но такие вопросы навели бы разговор на поведение Андрея… Нет, не будет спрашивать…

Но не миновать, должно быть, маетного разговора. И Александр наверняка вернется к своей любимой теме — большое послушливое войско, Андрею же никак не объяснить своего поведения — вдруг не смог поклониться, просто потому, что не смог…

Но Александр заговорил сам, спокойно и даже тепло. Сказал, что завтра снова будет во дворце, а еще через несколько дней они оба с дружинниками поедут по приглашению хана в летнее его становище. Андрей не понимал теперь, что же произошло и что будет дальше; но понимал, что спрашивать не надо; и не хотелось ему спрашивать… Была воздвигнута невидимая стена. И за этой стеной играли в свои шахматы Александр и Сартак. Андрею же и вовсе словно бы не велено подходить к доске. Даже если он чудом пройдет сквозь стену. Но он таким даром — проходить сквозь невидимые стены — не наделен. И что делать третьему у доски, за которой двое уже уселись? Отпихнуть Александра и сесть самому? То уж не шахматы, а драка!.. Андрей не мог не улыбнуться… Отчего это — улыбаешься, когда все так плохо и безысходно?.. Зачем его зовут вместе с Александром? Убить? Но почему-то казалось, что нет. Если бы решено было убить Андрея, Александр сейчас был бы иным. Каким — Андрей не ведает, не может надумать, но иным… А сейчас Александр задумчив, будто в сложную игру втягивают его, в игру, где ходы противник рассчитал намного вперед… Андрей видит задумчивость глубокую Александрову, и все усиливается ощущение, будто и его, Андрея, пригласили играть… Но как-то странно… Непонятно… Где его место?..

День братьев прошел в этой обоюдной задумчивости. Вечером, когда они вместе с гостеприимным хозяином поужинали за маленьким низким столиком, Рашид ад-Дин вдруг сказал, что чувствует себя одиноким и хотел бы провести этот вечер с ними, если его общество не будет им неприятно. Александр с почтением к человеку, который был много старше его, отвечал, что разумная беседа гостеприимного хозяина скрасила бы и их одиночество в далеком краю, вдали от родного дома. Рашид ад-Дин хлопнул в ладоши, призывая слугу, и велел тому принести еще один медный светильник, заправленный хорошим гарным маслом.

— Я хочу, чтобы нам сделалось светло… — Он улыбнулся и тронул двумя длинными смуглыми пальцами свою седоватую бородку. Андрей внезапно заметил, что глаза его похожи немного на глаза Ярослава…

Старик заговорил многословно, что Александр и Андрей очень разумны и благородны, однако… И сказал, что Господь всех карает за прегрешения, никого не пропускает, но людям разумным и благородным следует понимать… И особенным пониманием должны быть наделены правители, ибо их ошибки и прегрешения приносят бедствия народам и царствам…

Андрей уже не сомневался в том, что старик сейчас о чем-то предупреждает их. И было ясно, что не одного лишь Александра, но и его, Андрея, предупреждает. Андрей здесь не мальчик, не отрок малый при Александре, но лицо действующее и важное. Это, осознание этого, пробуждало энергическую гордость, но понятно все равно ничего не делалось. И Александру не было понятно, Андрей видел напряженную задумчивость Александра.

Летописец продолжал многословно и цветисто говорить о народах и царствах, о правах и обязанностях государей.