Борис Тумасов - Иван Молодой. Власть полынная

Молодой великий князь взял её за руку и повёл из собора.

Обряд венчания закончился.

Предстояла свадьба с её пышным и шумным застольем во дворце, с выставленными на потеху московскому люду бочонками вина и пива, с окороками жареными и рыбой запечённой.

В новые, пахнувшие елью хоромы ввёл молодой великий князь молодую жену. Не в отцовский дворец вводил, где была уже одна великая княгиня - Софья, а во вновь срубленный.

В московском народе разное судачили. Одни говорили, что государь сына от великого княжения отстранить задумал, для того, дескать, и в большом дворце не поселил, хоромы малые в стороне возвёл, другие - что молодой князь Иван на власть отцовскую замахивается, государя подмять вздумал.

И в тех слухах на Софью, гречанку, кивали: её рук дело козни творить.

Но Иван Молодой к людской молве не прислушивался, будто не его те разговоры касались. Он голос Елены слышал, её красотой упивался.

Даже когда хрустнул под её ногой хрусталь и в храме зашептали: «Властна!» - мысль мелькнула: «Пусть властна, да его!..»

Свадьбу справляли во дворце и по всей Москве. Невесту с зоренькой ясной сравнивали, видели в ней всё лучшее, что привезла она со своей далёкой родины: свежесть её вод, зелень садов и белизну снега её горных вершин. Блеск очей Елены сравнивали со зрелыми сливами, а алые губы - с вишнями.

Ну, как было не восхищаться князю Ивану красотой невесты! Забылась Глафира, и уж давненько стёрлась в памяти та мимолётная встреча в дворянском поместье…

Гремел пир во дворце, гуляла Москва.

Гудочники и гусляры из боярских хором в избы деревенские хаживали и из них сызнова в боярские терема.

Бродят гурьбой, песни орут, да так накуролесятся, что к утру кто под плетнём очнётся, а кто и в яме сточной…

Звенит песнями и гудит под топотом ног княжеский дворец. Съехались на свадьбу князья и бояре, братья великого князя Ивана Васильевича, приехал даже тверской князь Михаил Борисович - поздравить племянника, молодого Ивана.

Дворский, улучив момент, жаловался государю:

- Вестимо, одних свечей сожгут на сто рублей, а уж попьют и съедят несчётно!

Иван Третий рассмеялся:

- Знаю, Хрисанф, твою рачительность, но ты в понятие войди, то свадьба и сын женится, Марьюшки нашей, великой княгини сынок!..

В палатах ревел и стонал пир. За одними столами сидели мужчины, за другими женщины. А в красном углу молодые, Иван и Елена.

Столы уставлены дорогой посудой, ломятся от разнообразия яств. Речи произносятся всякие, да кто их за общим гомоном слышит!

Однако кто бы свою речь торжественную ни держал, молодых поднимали, и ничего, кроме общего гвалта и гомона, Иван и Елена не слышали.

Но вот встал из-за стола государь Иван Васильевич, и все разом смолкли. Посмотрел он на молодых мудрым взглядом и, чуть улыбнувшись, пожелал им здравствовать долгие годы, наследников иметь и паче ока беречь то, что даёт им русская земля.

Краткой была его речь, но редко кто из гостей не внял ей. Садясь, великий князь Иван Васильевич сказал с чуть заметной горечью:

- Жалею, гости дорогие, что не видит мать Ивана Молодого, великая княгиня покойная Мария, сына своего во цвете лет.

В палате наступила минутная пауза. Затем взорвались хоромы общим шумом. И потянуло всех в веселье. Никто не заметил, как за женским столом лёгкая тень недовольства скользнула по лицу великой княгини Софьи.

Но она подавила это недовольство, улыбнулась, и свадьба с её весёлым и радостным застольем не прекращалась. Она растянулась на долгую неделю…

А жизнь продолжалась. Продолжалась в Кремле, продолжалась и во дворцовых палатах, продолжалась и в избах смердов, и в домишках ремесленного люда. Всё вошло в обычное русло. Сходились бояре на Думу, воеводы и посадники слали известия, князья удельные к великим князьям Ивану Третьему и Ивану Молодому со всякими жалобами обращались. Плакался князь Михаил Андреевич Белоозёрский, что малый доход получает от Белоозера, просил помощи. А однажды пожаловался на племянника, князя Василия Верейского, что тот, дескать, его признавать не желает, а сам, подлец, в родство к великим князьям подлезть надумал, на племяннице великой княгини Софьи жениться…

Не успели великие князья Иван Большой и Иван Молодой со всем этим разобраться, как тверские бояре от слов к делу перешли. Два боярских рода с семьями и дворовыми таборами потянулись под покровительство московского великого князя, чем накликали гнев тверского князя Михаила Борисовича.

Иван Третий на Думе хохотал до слез.

- Пора бы Михайле понять, он князь моей милостью. Захочу, лишу его княжества, удел заберу. Михайло живёт старыми понятиями о Твери, когда она с Москвой за великое княжение соперничала…

Иван Молодой слушал отца и соглашался. Кивали и думные бояре. Негоже князю Михаилу Борисовичу усобничать. Не распри нужны, а покорность. Ужели он мыслит, что даже с Борисом и Андреем вкупе смогут противостоять Московской Руси? Понять надобно, не Москве супротивничает, а Руси Московской!

Перебрались в Москву тверские бояре, Иван Третий принял их под свою защиту. Сообщили они, что ещё несколько боярских семей попадутся в Москву.

Снова прислал тверской князь письмо в Москву, в каком обиды свои перечислял: зачем привечает великий князь бояр-изменников?

Однако Иван Третий тем слёзным мольбам не внял, продолжал тверских перебежчиков миловать, землями наделял, местами в Боярской думе жаловал да ещё и приговаривал:

- Коли князь Михайло мне ещё перечить станет, пойду к нему с войском, заставлю силой признать себя моим младшим братом.

Попытался молодой великий князь Иван слово в защиту дяди вставить, но государь, на Думе смолчав, явился к Ивану Молодому в его хоромы, по палате прошёлся, окинул всё оценивающим взглядом, потом на лавку сел и заговорил:

- То и худо, сын, что дядька твой Михаил забыл, что сестра его Мария моей женой была. А кому как не ему помнить надобно, что, когда Тверь с Москвой заедино стояли, никто из князей не мог их сломить…

Посмотрел на сына, усмехнулся:

- Поди, карта у Михаила имеется, поглядел бы, что из себя Московская Русь представляет. От Студёного моря до поля Дикого и от земель Литвы и Польши до Каменного хребта…

И прищурился хитро:

- Вот, Иван, когда намилуешься с Еленой Стефановной, пошлю тебя, чтоб северной окраиной земли Московской прошёлся с ратными людьми к самому верхнему углу Каменного пояса, что отделяет Европу от Азии. Пусть знают все государи: настанет время - и перешагнём мы Каменный хребет, в Азию явимся. Повременив, добавил:

- Не я, так ты, сын, либо кто из нашего рода Рюриковичей, кто на московском столе сидеть после нас будет, завет этот исполнит…

Она вошла в церковь Успения Богородицы так тихо, что никто и не заметил. Зажгла свечу от другой, горевшей в высоком поставце, и встала, где место великим княгиням указано.