Борис Тумасов - Иван Молодой. Власть полынная

Иван Лукинич поддакнул:

- Не жалела себя Марфа, нам ли того не знать. Первой сына не пощадила, на войну с Москвой благословила, на смерть послала.

- А кто повинен, что владычный полк против Москвы меч не обнажил? Владыка Феофил! За то и наказание понёс.

- Ты, Пимен, хорошо говоришь, но я не стану созывать бояр, чтоб сообща думать, как дальше жить.

- Я, Иван Лукинич, сам их оповещу. Но ты непременно приди. К голосу твоему бояре прислушиваются…

В один из воскресных дней Иван Третий призвал к себе сына и голосом, не терпящим возражения, сказал:

- Сыне, Иван, знаю, в какой раз тебя от дома отлучаю, но на то ты и великий князь. Ты и на Север ездил, и в Новгород, и в походе на Казань в стороне не остался, а ноне час настал в Тверь отправиться. С дядькой твоим, князем Михайлой, полюбовно уговориться, чтоб он на Москву не замахивался. Ужели крови взалкал?

- Добро, отец. Но почто ты так на князя Михаилу ожесточился?

Иван Третий встрепенулся, насторожённо посмотрел на сына:

- Зачем говорить такое посмел? Я ведь его добром прошу не поступать наперекор Москве. Пора ему не о своём печься, об общем заботиться. А он ровно курица-наседка кудахчет вокруг выводка да ещё норовит чужое зёрнышко ухватить.

- Не мыслит князь Михайло такого.

- Не перечь! - прикрикнул великий князь. - В тебе ноне ретивое взыграло. Кровь тверская выплеснулась.

- Не перечу я, отец, к справедливости взываю. Ужели князь Михайло станет оспаривать наше великое княжение, против Москвы слово молвит? Ты, государь, это знаешь.

- Может, может, - насупился Иван Третий. - Ты вот поедешь к нему и убедишься, как он тебя обхаживать начнёт. Не поддавайся на его искушение. Он станет матерью твоей тебя смущать. Она, праведница, хоть и тверичанкой была, но за Москву радела. Голубица наша, всегда чую её рядом с собой. Никого я так не любил, как Марью. Всё, что ноне имею, преходяще. А она весь белый свет затмила. Опутала она меня, приворожила да и ушла из жизни…

Иван Молодой подошёл к сидевшему на лавке отцу, положил руку ему на плечо. Тот сидел, чуть сгорбившись. Домашний кафтан обхватывал его широкую крепкую спину.

- Когда выезжать?

- В конце месяца. Побудь ещё с Еленой. Как она?

- Всё ладно, отец. Дмитрий на тебя смахивает. Усмехнулся Иван Третий:

- Так ли уж? Разум ему бы мой.

- Скоро ходить начнёт. Ручки цепкие.

- Наша порода. Рюриковичи всегда к власти цепки.

- У него и молдавская кровь добрая. Эвон, деда его Стефана сколь турки ни гнули, ан не на того насели.

- Стефан-господарь огнём пытанный. То не только султан познал, вся Европа признала… Так ты, сыне, уразумел, что ноне в Твери ты Москву представляешь? И не у своего дядьки Михаилы в гостях, а посол. Посол, слышишь? Какие бы слёзы Михайло тебе на грудь ни ронял, не разжалобись.

Поднялся государь. Бороду в кулаке зажал, на сына глаза уставил.

- Понимаю, нелёгкую ношу на тебя возлагаю, но знай, ты великий князь и без единения всех княжеств Москве не быть великой. - Чуть повременил. - Коли не возражаешь, на днях я внука Дмитрия проведаю.

У ступеней митрополичьих хором уже с утра толпилась кучка любопытных прихожан. Отстояв заутреню, митрополит Геронтий с архиепископами и другими церковными служителями удалились в покои, чтобы избрать новгородского архиепископа.

Топчутся московские бабёнки, переговариваются:

- Уж кого назовут-то?

- Поди, Варсонофия!

- К чему бы?

Бабёнкам московским не к надобности гадать, кого пошлют владыкой в Новгород, однако страсть как интересно.

Вышел митрополичий служака, только руками развёл и направился к храму Успения Богородицы. И снова зашептались:

- Долго сидят.

- Пока удумают, это вам не блины печь!

- Новгородцам надобно могучего владыку, под стать Илье Муромцу, сам-то город во какой!

- Наша-то Москва не таким рога ломала.

- Тихо, выходит!

На крыльце появился владычный секретарь и в мёртвой тишине произнёс:

- Отец Сергий! И враз зашептали:

- Сергий!

- Это какой же?

Разошлась толпа, из Кремля разбрелась по московским улочкам. А не прошло и часа, как с узелком и посохом, одетый в бедный иноческий наряд, вышел из хором митрополита новый архиепископ новгородский Сергий, умостился в повозке на охапке сена, и монах-возчик тронул мохнатую, вислобрюхую лошадёнку. Она потрусила рысцой из Кремля, из Москвы, направляясь на Новгородскую дорогу.

Лошадёнка не то что ленивая, а так себе, к быстрому бегу непривычная. Подхлестнёт её монах, пробежит она десяток-другой метров и снова плетётся, а отец Сергий о превратностях своей судьбы думает.

Много-много лет назад принял он постриг на Валааме и там же, в монастыре, провёл все годы. Уважала его братия монастырская, игуменом избрали. И вот надо же, теперь назвали его архиепископом и в Новгород владыкой отправляют.

С опаской едет Сергий: великий сан и велик город. Пугает Сергия люд новгородский своевольный, боярство коварное.

Трясётся в телеге архиепископ. Устанут ноги, вытянется на сене, а оно лугом пахнет, цветами сухими.

Там, на Валааме, Сергий с монахами каждый год на сенокосе лето проводил. И коню накашивали, и козам.

Не может забыть Сергий обитель свою, Валаам, остров родной. Будто пуповиной сросся он с ним, и вот оторвали… И видятся Сергию кельи бревенчатые, церковка, трапезная. За длинным столом монахи рассядутся, трапезуют, прежде чем на работы отправиться: кто дрова рубить, кто воду на кухню таскать, кто на скотный двор. А самая важная - хлебы печь. На Валааме в монастыре они отменные, высокие и духмяные, на всю трапезную разносятся их запахи…

А ещё на острове озера, рыбой обильные. Рыба - кормление монахов.

Служба церковная не покидает Сергия, священник у них отец Виктор, и церковный хор небольшой, но монахи подобрались голосистые…

Днями трясётся владыка Сергий в повозке, а ночь наступит, приют сыскивает в чьей-либо крестьянской избе. В ней и покормят, и спать уложат…

Чем ближе подъезжал Сергий к Новгороду, тем тревожнее становилось у него на душе.

В избу посадника, что в Детинце, куда прежде собирались люди именитые, сегодня сходились с опаской. Первым пришёл боярин Богдан Есипов, гордящийся внуками, за ним с оглядкой прокрался великий молчальник Лука Фёдоров, у которого слово на вес золота, прошагал, выпятив живот, Офанас Остафьевич, похвалявшийся наследством, вбежал взъерошенный, что воробей после драки, Феофил Захарьин, завертел головой, зачирикал:

- Почто же нет святителя? Не получив ответа, успокоился.

Степенно, будто делая одолжение, в избу вступил Иван Лукинич. На бояр посмотрел несколько удивлённо, будто спрашивая, зачем собрались?

Наконец появился владычный казначей и секретарь Пимен в полном облачении, будто службу в соборе правил, в рясе шёлковой, в клобуке. На образ, что в углу посадской избы, перекрестился, пророкотал: