Борис Тумасов - Иван Молодой. Власть полынная

- Из Москвы прислали архиепископа Сергия. Бояре к Пимену головы повернули.

Пимен поморщился:

- Так себе, с виду никудышный, без осанки. Из Москвы, видать, негожего вытолкнули, сказывают, игумен валаамский.

- Князей московских человек, - заметил Богдан Есипов. - Око государя Ивана.

Офанас Остафьевич вставил:

- Аль мы тут своего не могли избрать?

- Митрополит Геронтий расстарался, - сказал Иван Лукинич.

Пимен бровью повёл:

- Однако что клещ настырный этот архиепископ, едва на порог, руку к казне протянул. Сказывает: «Хочу ознакомиться, чем сума богата».

Феофил взлохмаченной головой встряхнул:

- А велика ли казна?

- Откуда ей быть, - горько изрёк Пимен. - Её великий князь Иван изрядно пощипал.

- Ох-ох, беды неисчислимые принёс нам Иван, великий князь Московский, со своим сыночком Иваном, - вздохнул Офанас.

- Подобно ястребам налетели на птицу и щиплют, - снова подал голос Богдан Есипов. - Стервятники, истые стервятники князья московские.

Вдруг открыл рот великий молчальник Лука Фёдоров:

- На шею нам сели.

И замолчал, словно сам испугался сказанного. Иван Лукинич кашлянул:

- Так что скажете, господа, люди именитые?

И осмотрелся, будто проверил, не слышит ли его кто из посторонних.

- А что тут говорить! - зашумели разом. - Надобно литовскому князю кланяться, подмоги просить!

- Письмо писать!

Пимен молчал, только головой покачивал, соглашаясь.

- Казимира уведомить, - промолвил Офанас. Иван Лукинич тихонечко, голоса своего пугаясь, спросил:

- Кого с письмом-то слать?

Бояре переглянулись. Наконец Богдан Есипов сказал:

- Есть у меня на примете верный человек.

- Вот и ладно, - заметил Иван Лукинич, - только надобно и других бояр поспрошать.

- А чего их пытать, - во второй раз открыл рот Лука Фёдоров и изрёк: - Все согласятся. - И на бояр поглядел.

Иван Лукинич покосился на Пимена:

- Ты-то как, святитель?

- Я, как и Лука, - пророкотал Пимен.

- В чём сомневаемся, бояре? - взвизгнул Феофил. - Москва нас в своё ярмо впрягла, скажет «цоб», и потянем.

- Мы уже и так тянем, - кивнул Иван Лукинич и встал, намереваясь выйти.

За ним и другие встали. Но Пимен остановил их:

- У меня, бояре именитые, мысль закралась: негоже нам мириться с новым архиепископом. Он нам московские порядки установит.

Иван Лукинич подумал: «Хитрый лис Пимен, на место владыки новгородского мостится». Однако спросил:

- Что предложить хочешь?

- Надобно люду новгородскому шепнуть, что за владыку нам Москва прислала, кому он служить будет? Не слуга ли он Великому Новгороду!..

Вот как не будет у Сергия прихода, тогда и помыслит он, оставаться ему в Новгороде либо на Валаам подаваться, в монахи. Не ко двору он нам, не ко двору…

Дождь начался задолго до Твери, а когда молодой великий князь в город въехал, косые струи били в кожаную крышу колымаги, брызгали в оконце.

Трудность предстоящего разговора Иван знал. Князь Михаил был своенравным, и молодой Иван боялся, что гнев дядьки не приведёт к добру.

Иван Третий одного добивался: полного подчинения Тверского княжества Московскому. Но с этим не смирится князь Михаил.

И молодой князь думает, как унять гнев дядьки.

Нет, не быть миру между Тверью и Москвой…

Лентой блеснула Волга. В такую дождливую погоду она была серой и холодной.

Ивану вспомнилось детство, когда они с матерью, великой княгиней Марией, приезжали в Тверь и он с дворовыми мальчишками бегал на Волгу купаться, а однажды, расхрабрившись, пообещал переплыть реку и едва не утонул. Рыбаки заметили, вытащили.

В тот день он ел у рыбаков на берегу уху из волжской красной рыбы. Уха была наваристая, сытная. Молодой княжич Иван хлебал её из деревянной миски, и казалось, нет ничего вкусней этой ухи…

Колымага покатила улицей с редкими домишками, избами огородников и ремесленников.

Где-то тут должна жить та белокурая девчонка, которая приглянулась маленькому княжичу Ивану в тот приезд с матерью в Тверь. Какая она ныне взрослая, поди, детьми обзавелась и о нём, Иване, даже не помнит!

Тверь, родина матери и деда, родина тверских князей, каким довелось и великими побывать, и головы положить в ханской Орде.

Чем-то далёким, родным пахнуло, и защемило в душе у Ивана. Сейчас как никогда ему захотелось мира между отцом и дядей, князем Михаилом.

Отец говорил, что мать, великая княгиня Мария, при жизни за Москву больше ратовала, чем за Тверь. Может, и так, но могла ли она не думать и не вспоминать Тверь, где прошли её юные годы…

Колымага миновала улицы тверского люда, потянулись просторные подворья бояр и купцов, площадь торговая с лавками и навесами, полками и стайками.

В эту пору торг был пустынным.

Через распахнутые настежь ворота тверского каменного острога колымага подкатила к княжеским хоромам. На ступенях уже стоял князь Михаил.

Едва молодой великий князь выбрался из колымаги, как оказался в объятиях дяди.

Они сидели за столом вдвоём. Блекло горели свечи в серебряных поставцах, и ярый воск стекал в чашечки. Разговор вели не торопко, понимали - главное ещё впереди.

Князь Михаил расспрашивал о походе через земли зырян, о северной окраине Московского княжества, но, когда молодой великий князь заговорил, с чем приехал, тверской князь насторожился.

- Государь мира ищет? Но о каком мире он речь ведёт? - спросил Михаил. - Разве Москва с Тверью уже воюют? А может, Иван Третий живёт временем Ивана Калиты, когда московский князь Тверь пожёг? Нет, великий князь Иван Молодой, Москве Тверь нужна покорная… Ан нет, мы, тверичи, не такие. Коли же некоторые бояре в Москву потянулись, ну и Бог с ними. Они о том горько пожалеют. Я у тех бояр вотчины забрал, а усадьбы огню и анафеме предам. Мы их как предателей поминать станем…

Немного погодя сестру Марию вспомнил: - Ангельской души была. Ивану бы в память о ней на Тверь цепным псом не кидаться. Помнить должен, Василий Тёмный только с помощью отца моего, князя Бориса, Москву от Шемяки освободил, великий стол князю вернул. Так к чему Иван взалкал Тверь проглотить? И не остерегается, что кусок большой, подавится… А может, это Софья, заокеанская невеста, его науськивает? Эвон, гербом двуглавым и скипетром обзавёлся - так мнит себя преемником царьградским?.. Нет, молодой Иван, я уже сказывал тебе давно, что люблю тебя, но покориться Ивану Третьему, Тверь в московском квасе растворить не позволю. Так и передай отцу.

Ушёл из горницы, не попрощавшись.

Наступала та пора года, когда замирала жизнь на Волге. Редкие купеческие суда поснимались с верховья, закупали пушнину и кожи, воск и мёд, а иные осмеливались пуститься до самого низовья, к устью Волги, к Ахтубе, скупали у рыбаков красную рыбу - иные ханской её величали, - чёрную икру лёгкого засола.