Михаил Казовский - Топот бронзового коня

- Ты учёный, историк, объясни, для чего нужны наши все усилия, устремления, цели? Я сражаюсь, бьюсь, достигаю победы напряжением сил, страшными потерями, а проходит время, и победа оказывается провалом, никому не нужным деянием, новые чужие победы заслоняют её. Для чего же, получается, жить?

Тот глядел, кося правым глазом. Отвечал негромко:

- В материальном мире всё конечно и тленно. Ибо развивается от рождения к смерти. Все умрём. И страдания наши сгинут навсегда. Но не следует из этого, что и жить не надо. Бог даёт нам жизнь, зная, для чего. Мы лишь выполняем волю Его. Каждый - что ему предписано. Ты - вести за собой полки, покорять народы, добывать славу василевсу, я - описывать это на пергаментах, чтоб увековечить, рассказать потомкам. Те прочтут и узнают о нас с тобой.

- «Покорять народы, славу добывать…» Но ведь слава - дым!

- Уж какая есть. Долг превыше всего. Мы не можем знать Общий Замысел Всемогущего. Мы несём наш крест, как Учитель нёс его на Голгофу.

- Но ведь Он-то знал, что воскреснет!

- Мы воскреснем тоже - в памяти людской.

Отдохнув немного, полководец принялся опять готовить наступление на Неаполь. С Антониной говорил как-то безразлично, слушая вполуха. Даже переспрашивал:

- Улиарис? Учинил резню? А-а, по пьяной лавочке… Македонию? Ах, она бедняжка… Царствие небесное!

На стенания дочки тоже реагировал несколько рассеянно:

- Да, я знаю, знаю, голуба. Македония покинула нас… Ничего, крепись. Все под Богом ходим. Раз её прибрал - значит, так хотел.

Но однажды всё-таки спросил у Прокопия:

- Что тут приключилось без меня с Македонией? Не могу понять.

Секретарь потупился:

- Ничего не ведаю. Спал, не слышал. Россказням не верю.

- Да какие ж россказни? - не сдавался Лис.

- Лучше промолчу. Мне пока жить не надоело.

- Я приказываю тебе.

Но историк из опаски не подчинился:

- Говорю: не ведаю! А тем более, не свидетель, свечку не держал, не располагаю уликами… Удивительно только: как один пьяный Улиарис, инвалид безрукий, порешил сразу пятерых, в том числе и таких могучих, как Евгений с Ираклием! Я не представляю.

Полководец подёргал себя за ус, взвешивая сказанное. Наконец, спросил:

- Думаешь - она?

У Прокопия даже голова ушла в плечи:

- Что ты, что ты, разве можно такое думать?!

- А-а, боишься… Запугала всех. Господи, на ком я женат! Ангел с виду, чистое создание, а на деле… Почему я в неё влюбился? Как ты думаешь? Понимаю ведь, что мерзавка, гнусь, а прогнать, расстаться не могу совершенно. Вроде зачарован.

Тот кивнул несмело:

- Не исключено, что заворожила. Ведь она и её могучая покровительница не чужды гаданий, составления снадобий… Ах, не дай Бог попасть на такую!

Лис взглянул на него с улыбкой:

- Старый холостяк! Ты умнее всех, потому что не женишься. - Лихо подмигнул: - Но, с другой стороны, не перестаю удивляться, как ты можешь обходиться без дам?

- Я уже привык, - скромно проговорил летописец.

Антонина появилась в спальне у мужа на четвертые сутки после его приезда. Он лежал на постели под лёгким покрывалом, положив на него могучие руки. И смотрел на жену устало, вроде в полудрёме. Та присела на край одра, скромная, невинная, глаз не смея поднять. Мягко произнесла:

- Ты меня забыл… У тебя кто-то появился?

Велисарий посопел и ответил:

- Появился. Давно. И надолго - ратная работа!

- Понимаю, милый. Но и прежде был в военных заботах, а со мной общения не бросал. По три раза в сутки порою…

- По три раза в сутки… - Полководец вздохнул. - Видимо, старею.

- Право, перестань! Дело не в тебе, а во мне, наверное. Сердишься за что-то?

Лис привстал на локте и сказал со злобой:

- Македонию тебе никогда не прощу. - И ударил кулаком по постели. - Никогда, никогда, запомни, скотина!

Нино покраснела:

- Как ты можешь… называть меня такими словами?… Из-за жалкой рабыни, забивавшей клин между нами?…

Тот прервал супругу:

- Македония не была рабыней. Преданно служила с юных лет.

- В том числе и в твоём алькове…

- В том числе и в моём алькове. До женитьбы нашей. Ты прекрасно знаешь: после свадьбы я не изменял с ней ни разу.

- Но она не могла забыть, продолжая любить по- прежнему и меня ненавидя всеми силами.

Муж проговорил с неприязнью:

- Потому что было за что.

Женщина воскликнула:

- Ну, конечно: Македония - образец непорочности, я - скотина…

- Получается, так.

У фиглярки по щекам покатились слезы:

- Господи Иисусе… Пресвятая Дева… Вразумите этого мужчину… Пусть откроет вежды и увидит, наконец, что никто в этом мире не любит его сильнее, чем я… Да, увы, совершаю глупости из-за чувств, иногда грешу… Но безгрешен кто ж? Я считаю, что моя любовь искупает все… Велисарий, дорогой, единственный. Без тебя не жить! - И, упав лицом на кровать, разрыдалась в голос.

Что-то дрогнуло у него внутри, он почувствовал жалость к сотрясающейся от плача Нино и провёл рукой по её плечу:

- Будет. Успокойся. Мы с тобой не в цирке.

Но она только заскулила:

- Ты не веришь мне… Ты не веришь в искренность моих слов… Как мне возвратить утраченное доверие?

Лис проговорил:

- Успокойся, ну! Не ломай комедию.

- Ты меня не любишь…

- Будет, я сказал!

- Докажи, что любишь, - поднялась зарёванная и с остервенением начала срывать с себя полотно. - На, возьми, возьми. Надругайся, оскверни, как желаешь и куда желаешь… Я твоя безропотно. Видишь, как пылает лоно? Я касаюсь его и уже ощущаю нарастание сладострастия… Видишь, как дрожу… Помоги мне, милый. Распахни ворота блаженства… Я схожу с ума… - Принялась кататься по ложу, и стонать, и взвизгивать, и хватать себя рукой между ног, теребить, терзать, выть от вожделения и при этом корчиться; неожиданно мокрой от пахучего сока ладонью провела по его губам. Этот запах, эти звуки действовали на мужа совершенно магически. Он едва сдерживал себя. А когда она, сдёрнув покрывало, вожделенно припала, словно бы к источнику, к взбудораженной его плоти, Велисарий больше не мог ей сопротивляться и капитулировал. Ночь прошла бурно. Примирение было полным. Македония навсегда осталась не отмщённой.

К Пасхе 536 года стены и купол Святой Софии были вчерне закончены, и к работе приступили мастера-отделочники. С внешней стороны кладка оставалась без штукатурки и мрамора - это согласовывалось с идеей, будто храм есть метафора небес: небеса не имеют оборотной стороны, значит, внешность храма не нуждается в обработке и расцветке. С виду не собор, а шатёр из камня, юрта с как бы вдавленным главным куполом, вроде хаотично разбросанными мелкими куполами, крытыми невзрачными серыми листами свинца. Входишь - эта груда плинфы [27] Плинфа (от гр. plinthos - кирпич) - широкий и плоский обожжённый кирпич, применявшийся в строительстве в Византии. и камня превращается вдруг в шедевр зодчества и иконописи.