Савва Дангулов - Дипломаты

А Петр смотрел на перрон, думал: «Одесса и Стокгольм, дом, сложенный из пористого камня, неподалеку от моря, с окнами на пустырь, поросший бурьяном, и особняк представительства в сверкающей огнями европейской столице… А каков он теперь, этот таинственный Фавн со своей благопристойной палкой, чем-то похожий на Чехова или на того чеховского героя, интеллигента и порядочного скептика, которому его пенсне помогает не столько видеть, сколько игнорировать виденное?.. Каков он, Фавн?»

Их встретил Воровский. Небрежно бросил палку на левую руку (изящно изогнутая ручка легла на запястье), приподнял шляпу.

— А мы вас ждали еще утром и собрались было на вокзал, когда пришла телеграмма!

С Чичериным поздоровался с почтительной и сердечной корректностью, Петру с нетерпеливой и искренней пылкостью сдавил ладонь, снял с руки палку, пошел быстро.

— А в Одессе море поярче, а? — Воровский поправил пенсне, будто хотел получше разглядеть Белодеда. — Если спуститься в порт, куда на рассвете привозят рыбаки улов…

У Петра похолодело сердце: «Вот он еще раз поправит пенсне и произнесет имя Королева».

— Оттуда, где собираются рыбаки после возвращения на берег, море кажется просторнее, — сказал Петр в отчаянной попытке заставить Воровского говорить о просторном море, и ни о чем другом.

— Вы правы, там море просторнее, — согласился Воровский и ускорил шаг.

Во вздохе Петра, который, наверно, заметил только он сам, было облегчение: кажется, пронесло.

Когда спускались по лестнице на площадь. Воровский заметил, указывая на скромный «бенц», стоящий в сторонке:

— Пока нет посольского лимузина, но он будет, — Вацлав Вацлавович обернулся, нетерпеливо постучал палкой по камню. — Есть ли у вас желание, друзья, посетить один стокгольмский дом?.. — Глаза Воровского оставались строги, в то время как в голосе слышались весело-иронические интонации. — Ничто не даст такого представления о Швеции и шведах…

Темные усы Чичерина смешно ощетинились.

— Признайтесь, Вацлав Вацлавыч, вами руководит намерение не только дать представление о Швеции и шведах?

— А вы полагаете, я хочу вас привлечь к антигерманской акции? — спросил Воровский и пошел быстрее, до автомобиля оставалось несколько шагов; маленький, с парусиновым тентом, застегнутым на крупные перламутровые пуговицы, «бенц» был не очень величествен.

— Возможно, и к антигерманской, — ответил Чичерин.

— У меня еще будет время сделать это, — ответил Боровский — неожиданный прогноз Чичерина удивил его.

— Однако я думаю, что вы сделаете это еще сегодня, — заметил Чичерин добродушно. — Кстати. Петр Дорофеевич может составить впечатление, насколько хорошо я знаю нашего посла в Стокгольме.

Чичерин достал свой нож, нож-универсал, нож-несессер, удивительное создание века, и осторожно срезал с парусинового тента автомобиля сверкающую пуговицу, которая готова была оборваться.

— Приберите до того времени, когда у вас будет свой лимузин.

Воровский принял пуговицу без улыбки.

Автомобиль дернулся и с истинно детской беззаботностью покатил по плоским камням Стокгольма.

— Надеюсь, мы будем знать заранее, куда вы нас повезете и что нам надлежит делать? — спросил Чичерин.

— Да, разумеется, — ответил Воровский. — У нас еще вагон времени.

— Небось часа полтора? — поднял смеющиеся глаза Чичерин.

— Час. — Воровский не изменил строго-торжественного выражения лица.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Петр заметил: это пикирование доставляло удовольствие и одному и другому. Воровский был быстрее, в его словах неизменно оказывался больший заряд иронии (всесильный Фавн жив!), а Чичерин наслаждался пылом боя втайне, не обнаруживая что увлечен поединком, отражал удары как бы между прочим, однако ни один удар не оставлял без ответа.

— Значит, в нашем распоряжении минут тридцать?.. — спросил Чичерин, когда автомобиль убавил скорость.

— Нет, почему же? Все сорок.

Чичерин пригладил кончиками пальцев усы — его лицо подобрело.

— Даже Литвинов со своей энергией был великодушнее.

— В наше нелегкое время. Георгий Васильевич, гости должны работать.

Петр поймал себя на том, что не может оторвать глаз от Воровского. Со времени их одесской встречи прошло восемь лет. Тогда Воровскому было почти сорок, сейчас сорок семь. Те же прекрасные радушно-внимательные глаза, тот же чистый лоб, обрамленный темными волосами, только в плечах стал уже да легкая проседь тронула бороду. А в остальном такой, как прежде, — нетерпеливо-резкий, веселый, падкий на озорное слово. Говорят, что в гимназические годы даже штраф в десять копеек за каждую остроту неспособен был остановить его.

А Воровский взглянул на Петра и нахмурился.

— Погодите: Белодед… Белодед… — Он непонятно забеспокоился. — А знаете, я вспомнил вашу фамилию в какой-то иной связи. Нет, здесь Одесса ни при чем и «Портовый вестник». — Он продолжал упорно смотреть на Петра. — Хорошо помню: я произносил вашу фамилию на днях. Но в какой связи? Однако я вам обещаю в эти три дня, пока вы будете в Стокгольме, вспомнить.

— В два дня! — смеясь, поправил Чичерин. — В два! — он показал Воровскому указательный и средний пальцы.

После сумеречного, освещенного желтым электричеством Лондона электрическое солнце залило Стокгольм. Витрины были празднично расцвечены — рождество еще не отшумело. Нескончаемой вереницей шли автомобили, казалось, что здесь их больше, чем в Лондоне. Уличная толпа выглядела и шумной и непонятно беспечной.

Стокгольмский отель «Регина», в котором остановились гости, был полон обжитой тишины, тепла и мирных запахов, которые лучше, чем все иное, свидетельствовали о благополучии и устоявшемся быте шведской столицы. Оказывается, тридцати минут достаточно, чтобы принять душ, дать дело бритвенным ножам, ощутить приятно-холодноватую свежесть новой сорочки и даже выпить по чашке черного кофе. Двухкомнатный номер создавал впечатление квартиры, домовитой и хорошо обогретой, с мерными вздохами чайника за стеной, с мягким шумом шагов, которые то нарастали, то убывали, с поляной за окном, завидно округлой, укрытой ровным снегом.

Когда оставалось лишь повязать галстуки и надеть пиджаки. Воровский осторожно произнес, точно заканчивая разговор, продолжавшийся не один час:

— Нет, это, пожалуй, дом не политиков, мечтающих о карьере, и не государственных мужей, а дом людей деловых, для которых все цели, поставленные в жизни, достигнуты и они могут позволить себе роскошь принимать людей разных.

— От большевиков до… дипломатов германского кайзера? — спросил Чичерин.

— Да, пожалуй, дипломатов кайзера, — заметил Воровский и взглянул на Чичерина, который не торопясь скрестил два конца галстука.