Савва Дангулов - Дипломаты

— Там будет Бухман?

— Нет, советник Рицлер.

Галстук в руке Чичерина оставался незавязанным.

Но Воровский не спешил.

— Необходимо уточнить, — произнес он после некоторой паузы, — готовы ли немцы перенести переговоры в Стокгольм. — Он оглядел собеседников. — Как мне кажется, Георгий Васильевич, вас немец знает меньше и будет с вами откровенен. Вам и карты в руки.

Чичерин медленно повязал галстук, стянул.

— Петра Дорофеевича он знает еще меньше, быть может, беседу с Рицлером начать ему?

Воровский бросил на Белодеда быстрый взгляд — он точно соизмерил все, что знал о Белодеде, с тем дерзким, неизведанным и сложным, что предстояло сегодня.

— Для Рицлера Белодед человек из народа, не искушенный в премудростях дипломатии, — пояснил Чичерин.

— Однако откуда немец узнает все это? — спросил Воровский — ему нелегко было во всем согласиться со своим собеседником.

— А это уж наша с вами забота. Вацлав Вацлавыч, — отозвался Чичерин; в этом дружеском поединке он не хотел оставаться в долгу. — Разумеется, ответы нашего друга должны быть лаконичными отнюдь не по форме, а по сути своей. Вы можете говорить сколько хотите, — обратился он к Петру. — Однако если ваши слова пропустить сквозь ситечко, в нем не должно остаться ни единой крупники.

— А вы полагаете, что слова Рицлера, пропущенные сквозь ситечко, позволят нам собрать пригоршню благородного металла? — заметил Воровский.

— Отнюдь я не надеюсь на это, — ответил Чичерин, он был не так напряжен, как его собеседник, и это помогало ему сберечь силы. — Однако иногда предпочтительнее находиться в положении человека, отвечающего на вопросы, чем задающего их: ничего не сообщив собеседнику ты всегда будешь знать, что его интересует.

— Вызвать на себя огонь? — спросил Воровский.

Тяжелая бровь Чичерина вздрогнула, она приходила в движение не часто.

— В дипломатии, как и на войне, иногда надо вызвать огонь на себя.

— Вызвать огонь, потом взломать позицию? — вмешался Белодед.

— Понимаю, вы хотите быть танком?

— Может быть, и танком, — согласился Петр.

Впервые голос Чичерина отвердел.

— Я вам как-то говорил. Петр Дорофеевич: в дипломатии применение танков ограничено.

— Но выяснить круг интересов Рицлера половина задачи, — Воровский хотел проникнуть в замысел Чичерина до конца.

— Совершенно верно, — отозвался Чичерин. — Вторую половину я возьму на себя. Белодед беседу начнет, я закончу.

— Я имею в виду Стокгольм.

— О Стокгольме буду говорить я, — сказал Чичерин.

Вацлав Вацлавович рассчитал точно: через час после прибытия Чичерина и Белодеда в Стокгольм русские были в доме Лундберга.

Хозяин встретил их едва ли не на парадном крыльце, помог раздеться и повел в дом. Лундберг выглядел истинным богатырем. Он был высок, крутоплеч, широк в груди и, когда ходил, держал руки на весу. Его семьдесят лет сказывались, пожалуй, только в цвете волос, слегка посеребренных на висках, да в цвете глаз, не столь ярких. Его можно было принять за старого борца, закончившего многотрудную и отнюдь не бесславную жизнь на арене и на склоне лет ставшего владельцем прибыльного дела. Петр с интересом наблюдал, как вел себя с хозяином дома Чичерин. Наверно. Георгий Васильевич отдавал должное радушию Лундберга, которое при всех обстоятельствах гостю симпатично, но видел в нем и нечто иное: хозяин был для него слишком хлопотлив и чуть-чуть фамильярен — не хватало уверенности.

Из гостей в доме оказался, и, быть может, не случайно, только Рицлер; не мешкая Лундберг повел русских к нему. Советник находился в дальней комнате дома, которая служила одновременно и библиотекой, и карточной — не поэтому ли посреди библиотеки стояли ломберные столы? Завидев Лундберга и его русских гостей. Рицлер поднялся из-за столика, где рассматривал старую книгу, и пошел им навстречу.

— Мне приятно с вами познакомиться, — сказал он по-русски с видимым удовольствием. — Очень приятно.

Потом Лундберг представил своего сына и внука. Нет, на их лицах не было и следа того, что династия Лундбергов на ущербе: они были крепки и полнокровны, как два помидора, вызревшие на сильном, отнюдь не шведском солнце. При словах: «Его величество Карл Второй» — сын Лундберга выступил вперед и склонил в поклоне голову. Внук не без достоинства сделал то же, когда Лундберг назвал его Карлом Третьим. Хозяин ни в какой мере не испытал неловкости, сообщив, что он должен выполнять на сегодняшнем приеме роль и хозяйки дома, поскольку его жена занята своими делами — сегодня вечером собрание пайщиков женского журнала, акции которого по завещанию Карл Первый переуступил ей.

Как условились, общий разговор с германским советником продолжался минут пять (дежурные фразы на всех широтах дежурны: погода, здоровье, впечатление о городе, немецкий язык для русского уха и русский для немецкого… что еще?). Затем Чичерин и его спутники удалились, и Петр остался с Рицлером один на один.

Петр взглянул на Рицлера: что-то в лице этого человека было старушечье, хотя человек и не был стар, быть может, мягкая округлость щек, подбородка, глаз, быть может, даже рта — у всех стариков добрые рты.

— Я немного знаю русские фамилии. По-моему, род Чичериных весьма знатен? Не так ли?

— Старый русский род, хотя далекие предки из Италии, — сказал Петр.

— Да, да… это отразила фамилия, — заметил Рицлер, — чичероне, предводитель, вожак, ведущий…

Рицлер произнес все это, не выпуская из рук книги. Петр взглянул на книгу — покоробленная кожа была ветхой и ломкой. Видно, при обработке кожу пережгли, да и цвет свидетельствовал о том же — огненно-бурый, горячий. Ни единой строки не осталось на тусклой поверхности кожи, время все стерло, кожа была голой.

— А не полагаете ли вы, что новое русское правительство призвало такого человека, как Чичерин, чтобы найти общий язык с Западом?

Однако германский советник шел все дальше, разумеется, его интересовал не столько облик Чичерина, сколько характер явления, связанного с возвращением Георгия Васильевича в Россию.

— Вы сказали: «Найти общий язык…» В каком смысле?

Рицлер отстранил книгу. Сейчас она лежала перед Петром. Петр даже чувствовал ее дыхание. Так дышит сама древность. Запах пыли, сладковатый запах плесени.

— Смысл вполне определенный: человек из той среды внушит большее доверие Западу. Не так ли?

— Так можно говорить о человеке, за плечами которого нет ничего, кроме происхождения, — произнес Петр не без запальчивости. — Но Чичерин — революционер.

Немец улыбнулся, как показалось Петру, снисходительно.

— Верно, все верно — революционер, — согласился Рицлер. — Это важно для вас, а для Запада значительно иное: его происхождение, круг его прежних и нынешних связей, круг его интересов. Кстати. Запад в наши дни — понятие отнюдь не монолитное. Кажется, отец Чичерина представлял русские интересы в одном из германских княжеств?