Савва Дангулов - Дипломаты

Петр заметил: Рицлер был достаточно последователен в своих вопросах. Ему определенно хотелось установить, какая культура причастна к воспитанию Чичерина: немецкая или, быть может, галльская.

— Но такое знание языка… — Рицлер запнулся. Его диагноз точен: великолепный немецкий Чичерина недвусмысленно показывает, какая культура участвовала в становлении человека. — К тому же Моцарт? — вдруг поднял бледные глаза. Рицлер. — Мне сказали, что Чичерин не раз наезжал в Зальцбург…

Рицлер положил перед Петром свои белые руки и медленно скрепил их. Сейчас видны твердые манжеты и крупные запонки на них, нарочито грубые, точно кованые, затянутые благородной чернью.

— Вы осведомлены лучше меня, — заметил Петр.

Рицлер сжимал ладони все крепче, пальцы похрустывали. Сейчас знаки на запонках весьма отчетливы — голова оленя с ветвистыми рогами, очевидно, знак рода. Как кажется Петру, есть что-то общее между книгой, заключенной в ветхую кожу, и этими запонками, затянутыми тусклой пленкой времени… Наверно, не часто философ становится дипломатом, однако, когда он им становится, возникшая смесь должна обладать силой динамита. Но вот вопрос: все, что спросил Рицлер о Чичерине, интересует его само по себе или является своеобразным преддверием того, что составляет предмет его главных забот сегодня?

У него бледные глаза. Настолько бледные, что кажется, глаза слились с тенями, заполнившими глазные чаши, и стали неестественно большими. Так и есть: все, что было сказано до сих пор, лишь своеобразное вступление к тому, что Рицлер хотел спросить.

— То, что я скажу, всего лишь мои сомнения, впрочем, не только мои. Верьте мне, господин Белодед, не только…

Он опустился в кресло и резким движением отодвинул книгу в сторону, и этот жест больше чем что-нибудь иное свидетельствовал, как важно для него то, что он намерен сейчас сказать.

— Я немного историк («О философии — ни слова. Он немного историк, впрочем, как каждый философ!»), а коли историк, то должен видеть перспективу… Вы хотите знать, что я имею в виду? Перспективу мира между Россией и Германией, вернее, реальные результат ты, которые даст он одной стороне и другой: Германии — победить. России — встать на ноги… Итак, главное в умении считать. Кто точнее подсчитал, тот и выиграл… Хотя точность и немецкое качество, результаты могут быть самые неожиданные.

Недоуменно и робко Рицлер смотрел на Белодеда: сейчас тени, заполнившие глазные чаши немца, размылись и глаза, наверно, выглядят, как обычно: они круглы, будто шляпки гвоздей.

— Будь я русским, я бы построил свои расчеты так, — вдруг произнес Рицлер. — Я бы заключил договор и принялся ждать. Вне зависимости от меня в действие пришли две силы: война на Западе и германская революция. В революцию я не верю и с легкой душой сбрасываю ее со счетов. Остается война на Западе. С этим доводом нельзя не считаться. Он действует, как часы на мине замедленного действия. В заданную минуту часы сработают, и мина взорвется. К моменту, когда это произойдет, Россия уже будет не та, что сегодня, — наверно, месяцы передышки для России жизни подобны. Что скрывать, в минуту смертельной схватки, я не оговорился, именно смертельной, которая нас ожидает на Западе. Россия будет готова изгнать завоевателей со своей земли… кто бы они ни были. Признайтесь, что дело обстоит именно так?.. — заглянул Рицлер в глаза Петру. — По крайней мере, к этому сводятся расчеты русских. Так ведь?

— Вы хотите, чтобы я был в такой же мере откровенен, как и вы? — усмехнулся Белодед.

Но Рицлер точно не услышал в словах Петра иронии — не в интересах немца было обнаруживать ее.

— Да, разумеется, — подхватил Рицлер. — Кстати, не скрою, что у нас главенствует мнение, особенно среди военных: продолжать войну на Востоке до победы, полностью овладеть ситуацией и таким образом подготовиться к ключевому поединку на Западе. Все, кто держится иной точки зрения и стоит за договор с русскими, не могут не принимать в расчет доводы наших военных и согласятся на мир при одном условии: самом полном удовлетворении германских требований. Кстати, только так они могут заставить военных отказаться от идеи продолжать войну на Востоке, — лицо Рицлера стало влажным, ему нелегко дались эти несколько слов. — Как видите, мнения на мир с Россией у нас разделились, как, очевидно, и у вас?

Петр насторожился: чего ради Рицлер вдруг распахнулся перед ним?.. Неспроста же он прекратил исповедовать Петра и сам стал исповедоваться. Или он смилостивился над Белодедом и великодушно позволил ему встать на ноги! Петр тревожно затих; к черту дипломатию, если надо жертвовать своей первоприродой!.. Вот сейчас трахнуть кулачищем по столу так, чтобы вместе со старым фолиантом подпрыгнул и затрясся в предсмертном ознобе Рицлер.

— Вы хотите, чтобы и у нас было два мнения? — спросил Петр, не глядя на собеседника.

— А зачем мне хотеть? — произнес Рицлер и отодвинулся от стола. — Я знаю и так: два.

Петр шумно поднялся, задев коленом ломберный столик, книга в ветхой коже сползла со стола и шлепнулась на пол.

— А не полагаете ли вы. господин советник, что это частное дело России? — спросил Петр, тяжело дыша.

Рицлера будто кинуло в дальний угол комнаты.

— Да что вы, коллега? — произнес он громко, чтобы голос его был услышан за пределами библиотеки.

Их разделяло сейчас не больше трех шагов, на полу между ними лежала книга.

— Коллега! — почти выкрикнул Рицлер.

Петр ощутил движение ветра, который неожиданно ворвался в комнату. Он обернулся: в раскрытой двери стоял Лундберг.

— Погодите, да не дуэль ли это? — произнес Лундберг и быстро зашагал к середине комнаты, чтобы поднять книгу. — Я вижу, вы уже отсчитали шаги: тогда где же секунданты и пистолеты? Впрочем, я сейчас все устрою! Старые добрые мушкеты и в рыцарских замках хранились в библиотеке.

Он распахнул дверцы книжного шкафа и, к великому изумлению Петра, действительно извлек оттуда два старинных пистолета с длинными дулами и крупными взводными курками.

— Прошу вас, господа! Да и за секундантами дело не станет. Кстати, вот и господин Чичерин… Чью сторону вы примете? Вас смутила эта старая книга на полу? Так это же нейтральная зона! Мы отсчитали шаги и установили нейтральную зону. Сейчас прогремят выстрелы, и спор будет решен…

— Нейтральной зоны не существует даже здесь… — заметил Рицлер поспешно, он не мог скрыть своей радости по поводу столь своевременного появления Чичерина.

— Все зоны лучше всего устанавливаются с помощью доброго бургундского, — возразил Чичерин. В его голосе отразилось волнение, он все понял. — Мы будем иметь возможность это сделать немедленно — я слышу, как оно пенится и клокочет, — Чичерин указал на дверь, он не спешил выйти вслед за Рицлером. — Мне остается только напомнить: применение танков в дипломатии, действительно, ограничено, — сказал он Петру, повстречавшись с ним в дверях.