Урсула Кох - Розы в снегу

— Перестань плакать, Кэте! Она теперь в садах Божиих своим милым голоском славит Создателя, а ты плачешь. Да прекрати же! — Лютер грозно возвышает голос.

Они одни в комнате, облицованной деревянными панелями. Окна распахнуты настежь; предзакатное солнце золотит сады и стены Черного монастыря. Кэте сидит на своем месте у окна и прижимает к глазам платок.

— Перестань!

Она сморкается и поднимает на мужа глаза:

— Почему я должна перестать? Умерло мое дитя. Кто мне запретит оплакивать его?

Лютер прерывает свою беготню по комнате и поднимает указательный палец:

— Ты должна благодарить Бога, как Иов, слышишь? «Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!» [42] Иов. 1:21. Твоей доченьке сейчас хорошо. Она умерла, как святая. Если бы только на то была воля Его, чтобы и мы — как она. Разом освободились от зла. От турок, папистов, неверных друзей…

— Ах, да, я должна благодарить Господа. А вы, господин Доктор? Кто, как не, вы проплакал три ночи подряд, лежа рядом со мной? Так вы благодарили Бога за то, что Он взял от вас вашу дочь?

— Знаю, знаю, Кэте, я был слаб — плоть наша хочет Удержать то, что ей принадлежит… Она была таким милым, таким славным ребенком…

Дверь тихо отворяется. Испуганно озираясь, входит Эльза, племянница.

— Ну, что там еще? — рявкает Лютер.

— Доротея послала спросить, сколько пирогов испечь к воскресенью. — От страха девочка заикается.

— Пироги… пироги! Не хочу я никаких пирогов, не хочу никаких гостей, — всхлипывает Кэте.

— Да замолчи ты, наконец!

Эльза беспомощно переводит взгляд с Лютера на Катарину.

— Скажи кухарке — гостей не будет.

Лютер выталкивает племянницу за дверь и вновь обращается к жене:

— Кэте, покорись воле Божией! Покорись! Я это сделал.

И тут же выходит из комнаты. Катарина слышит, как муж отдает распоряжения внизу. Немного погодя его тяжелые шаги загромыхали по лестнице — он поднялся наверх, в классную комнату. Кэте по-прежнему сидит у окна.

По чистому небу летит стая диких гусей. Их тоскливый гогот эхом отдается за городом.

Вскинув голову, Кэте следит глазами за гусиным клином. Лишь кусочек неба над головой. А там, в Цюльсдорфе, как далеко видно окрест! Опять Адаму приходится вести дела в одиночку. С превеликой охотой и она осталась бы на сборе урожая, но внезапно заболела Ленхен…

И вновь она видит себя с больным ребенком на руках на пыльных городских улицах, в тряской телеге. Вновь мучается от полуденной жары, вновь ощущает жажду и страх. Вспоминает ночной визит врача, озабоченно качающего головой у постели Ленхен, медленное угасание жизни в маленьком теле, лежащем на ее, Кэте, руках, и — сон.

Перед ней стояли два молодых человека.

— Что вам здесь надо? — удивленно воскликнула она. — Что делаете вы, богато разодетые и сияющие, у постели моего ребенка?

— На брачный пир мы отведем ее, на брачный пир.

Проснувшись, она возликовала:

— Ленхен, Господь не хочет твоей смерти! — И тотчас поспешила поделиться радостью с Меланхтоном, пришедшим проведать больную.

И потом — его лицо! Страдание было в его взгляде, и она вдруг поняла: не мать обрядит дочь на свадьбу и не земной отец вложит руку дочери в руку здравомыслящего мужчины — Господь позвал девочку на брачный пир… Никогда больше не услышит она ее пения и смеха в саду, никогда больше милый голосок не прошепчет на ухо:

— Мама, мне надо вам рассказать…

И слезы опять текут потоком. Кто запретит матери оплакивать свое дитя?

Поднимается холодный ветер. Из сада доносятся голоса мальчишек, возвращающихся с занятий, Пауля и Мартина, племянников и сыновей Меланхтона. Вместо того чтобы читать о святом Августине [43] Святой Августин (354-430) — древнехристианский богослов, философ и писатель, один из четырех великих отцов Западной церкви. Из его многочисленных богословских произведений наиболее известны «Исповедь» и «О граде Божием». , они гоняют кур по грядкам. Кэте прислушивается. Если до Лютера долетят крики Шалунов, он вновь пригрозит наказать их палкой. К счастью, муж в таких случаях больше дает воли словам, чем рукам, и, если она вовремя оказывается рядом, до побоев дело не Доходит…

Надо бы встать, пойти на пивоварню или в свинарник, где заболела свинья. Но Кэте продолжает сидеть. Рассеянно смотрит на свои руки. Кажется, будто их тыльную сторону покрыли незнакомые письмена — так вздулись вены. Не этими ли письменами запечатлел Господь свою волю относительно ее жизни?

В эти руки взяла она своего ребенка после родов; этими руками его мыла и пеленала, ласкала и кормила; этими руками отерла испарину с горячего лба, когда стало ясно — конец близок…

Слезы опять брызжут из глаз. Она вспоминает Барбару, ставшую после потери сына такой гордой и неприступной. Барбара умерла, и тетя Лена, и маленькая Элизабет, а теперь еще и четырнадцатилетняя Ленхен — такая юная! А Лютер твердит об Иове. Возможно, сыновья Иова были старше. Но лучше ли это было для них?

Нет, Иов — мужчина. Ему были неведомы материнские чувства. Мария, Мария из монастырской церкви — вот она знала, она прошла через те же страдания!

Катарина думает о Гансе, своем старшеньком. Высокий, тонкий, бледный, с широко открытыми глазами — таким предстал он перед ее мысленным взором. Ганс и его двоюродный брат Флориан находятся в Торгау, всего-то в двух часах езды отсюда, но она не знает, как у него дела. Да, сын всегда утверждал, что в школе господина Кроделя и в доме госпожи Кродель ему живется хорошо. И учиться лучше там, а не в гудящем, точно улей, Черном монастыре.

Но когда Ганс после похорон сел в фургон, не сглотнул ли он тайком слезы, которые никто не должен был видеть, и в первую очередь отец? Его отец! Сам-то Лютер постоянно ноет, как ребенок, — дескать, нечистый слишком уж его мучает, — но другим жаловаться не позволяет, и сыну особенно.

Кэте вздыхает. Ее взгляд останавливается на обручальном кольце, которое она носит столько лет. Кроваво светится рубин — на перекладине креста! Да это было кольцо монахини, и монахиня эта, Христова невеста, вышла замуж за земного мужчину. Имя его выгравировано на тыльной стороне кольца. Но снаружи — тонкая работа златокузнеца — изображение Распятого. Что ж, брак — это тоже крест.

Она встает, закрывает окна и поднимается в комнату Лютера.

Когда Катарина входит, он, не глядя на нее, ворчит:

— Тебе следовало бы трижды в день благодарить Бога за то, что твой муж христианин.

— Я делаю это шесть раз на дню, но можете вы мне сказать, почему?

Лютер улыбается:

— Я как раз пишу базельскому городскому совету: прошу, чтобы они не запрещали издавать Коран. Его снова перевели — вот и пусть наши женщины прочитают про турецкие обычаи и про то, что там разрешено мужчине брать четыре жены.