Дмитрий Щербинин - Заре навстречу

И кого же было его изумление, когда рядом с ним, словно бы ниоткуда, появился Серёжка Тюленин, и спросил:

— Ну что, Олег, готов?

— Т-ты? — уставился на него Олежка.

— Да это я. Пришёл тебе предложить одно дельце, справишься с ним — узнаешь больше.

Отошли в сторону — в такое место, где их уже совершенно точно никто не мог услышать; и там Серёжка сообщил:

— Надо будет поджечь несколько хлебных скирд, и амбар.

— Ага, я г-готов. Только где амбар-то?

— За пределами города, — ответил Серёжка.

— О — это, наверное, я очень поздно смогу домой вернуться!

— Не поздно, а рано, — поправил его Серёжка. — Завтра утром и вернёшься.

Тут Олежка вспомнил слёзы в глазах Елены Николаевны и вымолвил:

— А я ведь даже маму не предупредил, что так поздно вернусь…

— Ну так что ж теперь? — быстро спросил Серёжка.

— Домой я вернуться не могу. Ведь, если маме скажу, что на такое опасное дело иду, так она меня вовсе не выпустит. Вот что, Серёж, ты сбегай ко мне домой, и скажи, что я пошёл на очень важное дело: бить врагов, и вернусь, героем, только утром. Договорились?

— Но ведь я даже ни разу у тебя дома не был… Впрочем, ладно, сбегаю. Только объясни, как до тебя дойти.

И Олежка начал объяснять Серёжке, как пройти к его дому. Серёжка кивнул, и побежал, ну а Олежка остался прохаживаться возле школы имени Ворошилова…

Вдруг к нему подошли два паренька. Один — с темноватыми, энергичными чертами лица, южанин. Он пожал Олежке руку, и молвил:

— Я — Леонид Дадышев; и мы будем работать вместе.

Второй паренек — совсем ещё мальчик, тоже представился:

— Ну а я — Юркин Радик. И я тоже сражаюсь с фашистами. Сергей Тюленин нами руководит.

…Через несколько минут несколько запыхавшийся от стремительного бега Тюленин вернулся. Он застал Юркина и Дадышева оживлённо беседующими с Кошевым; причём в том кусочке беседы, который он услышал, Олежка речью своей выражал такое превосходство, будто он уже сделался командиром, а Юркин и Дадышев были назначены ему в подчинение.

Но вообще же, Олежка говорил вполне искренне — выражал своей речью общее их стремление уничтожать врагов.

И вот Тюленин сказал:

— Всё. Я предупредил твою маму.

— Ну, а она что? — живо спросил у него Олежка.

— А что она? — пожал плечами Серёжка. — Как и всякая мать — разнервничалась, расплакалась; ну и, конечно, велела тебе быть осторожнее…

Что касается поджога амбара с зерном, предназначенного для гитлеровцев, то эта операция заранее была спланирована Витей Третьякевичем и Ваней Земнуховым.

Накануне Тося Мащенко, которая тоже входила в группу Тюленина, подошла на безопасное расстояние к амбару, и, сокрытая степными травами, выяснила, что охраняют это старое деревянное здание лишь два часовых. Причём один часовой стоял возле входа; а второй — пожилой, и растрёпанный, медленно прохаживался вокруг амбара, часто зевал, а то и вовсе останавливался, и ложился передохнуть в тени.

Уже скрытые мраком: Тюленин, Дадышев, Юркин и Кошевой подползли к амбару. И Серёжка шепнул Кошевому:

— Вот держи… — он протянул ему закупоренную тряпкой бутыль, и коробок, пояснив, — Содержимое бутыли выльешь на заднюю стену амбара, и подожжёшь. Да смотри себя не подпали, эта, штука, знаешь, такая опасная — как вспыхнет, так уж вряд ли потушить удастся.

— Я себя не п-подпалю, — обиженно просипел Олежка, и тут же спросил. — Ну а ты сам-то, что будешь делать?

— А вон с ним разберусь…

Тюленин кивнул на фигуру пожилого охранника, который медленно прохаживался вдоль амбара, и который был виден только потому, что в руке держал фонарь, который, правда, светил слабо и прерывисто — по-видимому, заканчивался заряд батарейки.

И тут Серёжка достал финку.

— Т-ты что же его… — содрогнувшись, спросил Олежка.

— Да, естественно, я его зарежу, — ответил Серёжка.

— Теперь это, наверное, не впервой, — вздохнул Олежка.

— Да, это мне не в первой, — сдержанно ответил Тюленин.

И вот расползлись в разные стороны.

Пожилой часовой медленно шёл вдоль амбара, и вспоминал жену и своих детей. Старший его сын воевал где-то под Ленинградом; а дочь и младший брат, вместе с женой остались в Германии.

Вдруг сзади раздался какой-то шорох. Часовой обернулся, и тут что-то холодное пронзило его горло. Он хотел закричать, но уже не смог, а только захрипел, и, бездыханный, упал на землю…

А другому часовому, который оставался возле входа в амбар, стало вдруг беспокойно. Он поднялся с бревна, на котором сидел до этого, и окрикнул своего сослуживца.

Не получив ответа, направился к углу амбара, посветил туда фонарём, но никого не увидел. Опять окрикнул уже мёртвого часового, и, не получив ответа, передёрнул затвор автомата.

И тут же сильный удар чего-то тяжелого обрушился на его затылок. Часовой покачнулся, но, прежде чем упасть на землю, всё же успел нажать на курок, и иступлённая свинцовая дробь прорезала стену амбара.

В это же время над задней частью амбара взвились языки пламени. Выскочил Олежка, закричал, радостно:

— Ребята, получилось!

Но, увидев, мёртвого человека поперхнулся — ему сделалось дурно.

Подбежал Серёжка Тюленин, спросил:

— Оружие, патроны взяли?

— Да.

— Тогда, бежим.

Для Серёжки это было обычным боевым делом.

Так Олежка Кошевой доказал свою преданность народному делу, и на следующий день, заикаясь от сильного волнения, произносил клятву вступающего в «Молодую гвардию».

Происходило это в мазанке Вити Третьякевича. Присутствовали: Тюленин, Попов, Земнухов, Громова, Шевцова, ну и конечно же, сам Витя. Он, Третьякевич, комиссар организации, всё время пока Олежка зачитывал клятву, испытующим взором глядел прямо в его глаза, а в конце пожал ему руку, и проговорил:

— Поздравляю, товарищ Кошевой. Отныне ты — член Молодой гвардии.

Олежка пожал руки каждому из присутствующих, а девушек расцеловал в щёки. Ему казалось, что это — самый прекрасный день в его жизни.

В одном из домиков краснодонского района Первомайка жила Евгения Жукова — тётка Коли Жукова, который уже принял клятву вступающего в ряды «Молодой гвардии».

Этот домик стоял в окончании небольшого закоулочка, и к нему редко подходили полицейские патрули. И именно поэтому Коля Жуков посоветовал своим товарищам встречаться в этом уединённом и обычно таком тихом домике.

Что касается самого Коли Жукова, то он, 22-года рождения, до войны учился в Первомайской школе, работал плотником, а затем был принят на работу в Краснодонский народный суд секретарём.

Коля любил музыку, хорошо рисовал, а помимо того — занимался спортом; много свободного времени уделял футболу, и достиг в этой игре значительных успехов.