Юрий Татаринов - Юрова гора

Вернувшись, он сейчас же поднялся в зал заседаний. Там уже собрались члены совета. Ворота замка были закрыты, а по запрудившему площадь отряду конных выстрелили из пушки...

В зале сыпали советами.

— Надо немедля атаковать!

— Предлагаю направить к Мустафе парламентеров!..

В инициативе членов совета угадывалась беспомощность. Было очевидно, что исправить случившееся невозможно...

Ксендз Лаврентий, понимая состояние пана Петра, попросил его уповать на милосердие Божье.

— Такое безгрешное дитя не может и не должно погибнуть, — сказал он. — Паныч жив!

Со словами сочувствия к старосте обратился и первый наместник — пан Каспар Кунцевич. Этот сказал:

— Ваша милость, у вас горе. Мы сочувствуем вам. Вместе с тем мы смотрим на вас как на достойнейшего. Не падайте духом! Не молчите и не уходите в себя! На вас смотрят сотни людей! Они верят в вас, в вашу силу, в вашу волю и разум! Будьте мужественны!

Сотник говорил о своем:

— Часть людей выведем каналом, а часть — через ворота. Заманим варваров — и ударим с двух сторон!

Сотника поддерживал Куба...

Зато на этот раз помалкивал пан Рыбский. Он щурил глаза и раздувал горевшие багровым румянцем щеки. У него тоже был сын. Перед тем как на город напали татары, он уехал с товаром в Гольшаны. С тех пор отец не слышал о нем. Бедняга прекрасно понимал состояние пана Петра. Ему было ясно, что до тех пор, пока староста не обнимет сына, к нему не вернутся способности дипломата и распорядителя.

Евреи Фейба и Матус выразили сочувствие его милости, пообещали, что члены их общины будут молить Бога, чтобы тот вернул пана Юрия.

Начавшись так бурно, совет закончился гробовой тишиной. Все высказались, но договориться до чего-то конкретного так и не смогли. Вероятно, каждый пришел к мнению, что течение событий само выберет направление действиям. Оставалось одно: ждать.

После заседания пан Петр пошел к дочери.

Панна Ирия, наслушавшись ужасных предположений, встретила отца вопросом:

— Папенька, когда вернется братик?

Пан Петр взял ее за руки, опустил на ее тоненькие белые ладони свою гривастую голову и вместо того, чтобы ответить, заплакал.

— Папенька, неужели Юрок умер?.. Сделайте милость, скажите правду!

— Не знаю, моя девочка, не знаю, — ответил несчастный. Он привлек к себе дочь и стал нежно целовать ее в висок и лоб.

— Он не мог погибнуть, — стала рассуждать панночка. — Ведь он такой ловкий! Я сама видела, как прошлой осенью он на полном скаку разрубил вилок капусты на две точнехонькие половинки!.. — вспомнив этот случай, панна Ирия тоже заплакала. Мысль ее обратилась к печальному происшествию. — На нем была немецкая кольчуга, — сквозь слезы проговорила она. И тут же сделала достойный ее наивности вывод: — Поэтому его не могли убить!

— Будем уповать на милость Божью, — повторил слова ксендза измученный отец. — Быть может, твой братик вернется уже сегодня. Кто знает, может быть, сейчас он где-то прячется, дожидается темноты...

— Ну конечно! Мустафа не посмеет его убить! Ведь он знает, чей это сын!

Эта мысль ребенка неожиданно вселила в сердце пана Петра настоящую надежду. Несчастный только сейчас понял, что Мустафа действительно не сделает мальчику ничего дурного. Зачем ему убивать такого знатного пленника? Он обязательно предложит за него выкуп!.. К тому же он знал, что татары не причиняют вреда молодым пленникам. Ведь на южных базарах за молодых можно получить хорошие деньги... Мысль об этом буквально окрылила старика. Обретя надежду, пан Петр перекрестился, а потом перекрестил и поцеловал дочь...

В эту ночь он не спал: все стоял на коленях перед образами, молился и думал о сыне. Он был убежден, что мальчик жив и что утром под стены замка явится Мустафа. Он обдумывал варианты переговоров. Если Мустафа попросит денег, он, не торгуясь, согласится выдать любую сумму. Он надеялся занять у евреев, у пана Загорнюка и пана Рыбского, если это окажется нужным.

— Я верну тебя, сынок! — говорил он, глядя на образа. — Только держись, не падай духом! Только живи!

Он смотрел на изображение Иисуса — и видел сына. Голубоглазый, курносый, сынок его будто отвечал: «Я жив, папенька. Держусь. Но хватит ли сил?.. Помоги скорей. Мне трудно!..»

Глядя на образа, пан Петр разговаривал сам с собой. А его гайдук сидел в углу и с ужасом таращил на него глаза. Несчастный был уверен, что его милость тронулся умом...

Утро следующего дня выдалось ясным. Мир словно умылся: росой сияла трава, небо было подобно безбрежному голубому озеру. Казалось, этот день должен был подарить что-то доброе. Замковый двор окутали дымки кострищ: осажденные готовили пищу, грели воду...

Но в суете людей угадывалась тревога. Вольно или невольно все оглядывались на окна Княжеской башни. Боль пана Петра невидимыми нитями тянулась к каждому. Во дворе не было слышно ни криков, ни смеха — словно сговорившись, осажденные ждали печальных известий.

Позже дозорные донесли, что на Костельной площади появился отряд. Пан Петр и те, кто находился в зале совета, подошли к окнам.

Действительно, в сторону замка двигался большой конный отряд татар. Плотным кольцом воины окружали рыжеволосого всадника. Стоило пану Петру заметить его, как он узнал сына.

— Сынок! — подавшись вперед, воскликнул он. — Жив!..

Вскоре все, кому выпало видеть приближающийся отряд, узнали сына старосты. Мальчик был привязан к седлу. Руки его были окручены толстой веревкой.

Пан Петр распорядился, чтобы подали лошадь. Пока он спускался, к лестнице подвели оседланного жеребца. А еще через минуту заскрежетали цепи опускающегося моста...

Пан Петр выехал из замка. За ним последовал отряд дружинников во главе с сотником.

Стремительность, с какой понесся староста, пришлась не по душе осторожным татарам. Навстречу пану Петру выехали воины с обнаженными саблями — тем самым как бы напомнили, что главе города не приличествует так встречать высокую делегацию... Несчастный вынужден был придержать жеребца и остановиться. Поднявшись на стременах, он стал всматриваться в скопище татарских всадников, искать сына...

Но вышло так, что паныч первый заметил отца.

— Отец, я здесь! — сорвавшимся на фальцет голосом крикнул он. — Скажи этим людям, чтобы отпустили меня!

Пан Петр наконец увидел сына. Соскочив на землю, он, удивляя татар, кинулся в самую гущу всадников. Миновав первый ряд, он был зажат во втором. Лошади дышали ему в лицо, храпели, а татары больно, точно крючьями, удерживали его за руки и за волосы...

— Сынок! — с отчаянием выдохнул несчастный. — Я с тобой! Не бойся! Я помогу! Только потерпи! Потерпи, родной!

Паныч не ответил — зарыдал... Пан Петр увидел, как тело мальчика затряслось, словно в конвульсиях, а слезы зачастили на гриву лошади и на клубящуюся от пыли землю.