Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо.Том 1

— Терпеть не могу ваш Латинский квартал, — говорил тем временем бывший богослов, который ныне жил близ площади Звезды, носил светлые костюмы и, порвав с родителями из-за нелепейшего брака, в который намеревался вот-вот вступить, целые дни проводил за оценкой наимоднейших эстампов, получая четыреста франков в месяц, в книжной лавке Людвигсона, где подыскал ему место Даниэль.

Жак поднял голову, осмотрелся. Взгляд его упал на старуху — продавщицу роз, сидевшую на корточках у корзины с цветами; он уже приметил ее, когда проходил здесь вместе с Антуаном, но тогда он был озабочен и ни на чем не мог сосредоточиться. И, вспоминая, как они вдвоем поднимались по улице Суфло, он вдруг почувствовал, что ему чего-то недостает, — так бывает, когда теряешь какую-то привычную вещь, например, перстень, который всегда носишь на пальце. Тревожная тоска, которая тяготила его не одну неделю и еще час назад то и дело сжимала ему сердце, исчезла и после нее остался какой-то мучительный осадок, какая-то пустота. В первый раз после того, как был объявлен список, он всем своим существом ощутил, что пришел успех, но это ошеломило, надломило его, как бывает после провала.

— Ну, а в море ты успел покупаться? — спросил Батенкур Даниэля.

Жак обернулся к Даниэлю.

— Да, в самом деле, — сказал он, и взгляд его потеплел, — ведь ты же вернулся только ради меня! Весело тебе там было?

— Даже и не представляешь, как весело! — ответил Даниэль.

И Жак заметил с горькой усмешкой:

— Как всегда.

Они посмотрели друг на друга так, будто продолжали давнишний спор.

В привязанности Жака к Даниэлю была взыскательность, не имеющая ничего общего с той дружеской снисходительностью, которую выказывал ему тот…

— Ты предъявляешь ко мне большие требования, чем к самому себе, — случалось, упрекал его Даниэль. — Ты так и не примирился с тем образом жизни, который веду я.

— Да нет же, я приемлю твой образ жизни, — отвечал Жак, — но не могу принять ту позицию, которую ты занял по отношению к жизни.

Повод для разногласий, возникший давным-давно.

Даниэль, став бакалавром, отрекся от проторенных путей. Отец вечно отсутствовал и вообще не обращал на него внимания. Мать же не мешала ему свободно выбрать цель жизни; она с уважением относилась к людям, наделенным сильной волей; кроме того, ее поддерживала какая-то мистическая вера в ее детей и вообще в счастливое будущее; больше всего ей хотелось, чтобы сын рос привольно, чтобы из чувства долга он не искал заработка, стремясь улучшить материальное положение семьи. А Даниэль как раз об этом и думал. Два года он втайне промучился оттого, что не мог помогать матери, и все выжидал, не позволит ли ему удачный случай сочетать сыновний долг с другими непреодолимыми потребностями, которые им владели. И даже Жак не мог до конца постичь — как сложны его переживания. Ибо тот, кто видел, как небрежно занимается он живописью, руководствуясь только врожденным влечением к ней, и скорее всего прихотью, как мало он работает кистью, чуть побольше отдавая времени рисунку, иногда целый день проведя взаперти со своим натурщиком и заполнив пол-альбома штриховыми набросками, как потом неделями не притрагивается к карандашу, — тот не мог бы и заподозрить, какого высокого мнения о себе Даниэль, как верит в свое призвание. Гордыня его была молчалива, он был чужд самодовольства: просто он ждал того дня, когда обстоятельства, подчиняясь неизбежным предначертаниям, сложатся именно так, что незаурядное его дарование проявит себя, и был уверен, что ему суждено стать выдающимся художником. Когда, какими путями достигнет он вершины славы? Даниэль и сам не знал, но вел себя так, будто это ничуть его не заботит, и громогласно заявлял, что надо пользоваться радостями жизни. И действительно пользовался ими. Правда, порой его мучила совесть, и он в тревоге цеплялся за нравственные устои, внушенные матерью, но длилось это недолго и никогда не могло удержать его от падения. «Даже тогда, когда становились нестерпимыми муки совести, омрачавшие последние два года моей жизни, — еще не так давно писал он Жаку (в ту пору Даниэлю было восемнадцать лет), — клянусь тебе, мне и тогда ничуть не было стыдно за себя. Мало того, в дни сомнений, когда я корил себя за свои сумасбродства, по сути, я гораздо меньше возмущался собою, чем потом, когда вспоминал, как давал эти ребяческие зароки и как себя неволил, а сам снова плыл по течению».

Прошло немного времени после этого письма, и Даниэль встретился в пригородном поезде с тем, кого они потом прозвали «Некто из вагона» и кто, разумеется, так никогда и не узнал, как повлияла эта мимолетная встреча на юношеские души двух друзей.

Даниэль возвращался из Версаля, где провел полдня в тенистом парке, наслаждаясь ясной октябрьской погодой. Он еле успел вскочить в вагон. И случаю было угодно, чтобы лицо пожилого человека, напротив которого сел Даниэль, оказалось отчасти ему знакомо: днем они несколько раз встречались в рощах Большого Трианона {46} 46 Стр. 253. Большой Трианон — дворец, расположенный в Версальском парке и построенный в 1687 г. архитектором Ардуэн-Мансаром. ; Даниэль обратил на него внимание, приметил и теперь был доволен, что можно рассмотреть его получше. Вблизи незнакомец выглядел гораздо моложе: волосы его поседели, но ему, вероятно, еще не было и пятидесяти; короткая, совсем белая бородка аккуратно обрамляла лицо, которому правильность черт придавала особую привлекательность. Румянец, походка, руки, покрой костюма, сшитого из светлой материи, изысканный цвет галстука, в особенности же голубые глаза, живые и горящие, которые жадно вглядывались во все окружающее, — словом, весь его облик был совсем юношеский. Привычным движением книголюба он перелистывал страницы какого-то томика в мягком, как у путеводителя, переплете без заглавия. На переезде между Сюреном и Сен-Клу незнакомец встал и вышел в коридор; он высунулся в окно, любуясь панорамой Парижа, позолоченного лучами заходящего солнца. Затем он прислонился к застекленной двери, за которой сидел в купе Даниэль. И молодой человек в уровень со своим лицом увидел руки, отделенные от него лишь толщей стекла, — они держали загадочную книгу; тонкие руки, изящные и выразительные, как бы одухотворенные. Одно движение — и книга полураскрылась и на странице, прижавшейся к стеклу, Даниэлю удалось прочесть несколько слов:

Книга передвинулась. Даниэль едва успел разглядеть название, змеившееся наверху каждой страницы: «Яства земные».

Он сгорал от любопытства; в тот же день он обошел несколько книжных лавок. Но об этом произведении не знали. Неужели «Некто из вагона» навсегда унес с собой тайну? «Жар патетический, — повторял Даниэль, — но только не покой!» На следующее утро он ринулся в галереи Одеона {47} 47 Стр. 254. Галереи Одеона. — Во внешних галереях театра Одеон парижские издательства выставляют на обозрение публики новые издания и каталоги уже вышедших книг. , перерыл все книжные каталоги, а спустя несколько часов вернулся домой с томиком в кармане и заперся у себя в комнате.