Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо.Том 1

Жак нагнал друзей на бульваре Сен-Жермен.

— …и был невероятно удивлен, — продолжал свой рассказ Даниэль, — когда в один прекрасный день меня представили вдовствующей госпоже Людвигсон.

— Вот уж не думал, что у твоего Людвигсона вообще может быть мать, — вставил Жак, чтобы поддержать разговор.

— И я тоже, — согласился Даниэль, — да еще какая! Представь себе… Надо бы показать тебе набросок. Я, правда, сделал несколько, но все по памяти. И теперь страшно об этом жалею. Словом, представь себе мумию, которую клоуны надули воздухом для циркового номера! Старая-престарая египетская еврейка, — право, ей не меньше ста лет, — потеряла образ человеческий: до того заплыла жиром и обезображена подагрой; от нее разит жареным луком, она носит митенки, говорит выездному лакею «ты», а сынка называет «bambino» [31] Мальчуган (итал.). , ест один только хлебный мякиш, смоченный в красном вине, и всех потчует табаком.

— Старуха курит? — спросил Батенкур.

— Нет, нюхает. Темная табачная труха засыпает ожерелье из крупных бриллиантов, которое, уж не знаю, чего ради, повесил ей на грудь Людвигсон… — Он запнулся, ему самому смешно стало от фразы, пришедшей на ум: — Как фонарь, зажженный над грудой развалин.

Жак улыбнулся. Он всегда был бесконечно снисходителен к остротам Даниэля.

— Что же ему от тебя надо? Зачем он ни с того ни с сего открыл тебе эту омерзительную семейную тайну?

— А ведь ты угадал: у него новые замыслы. Каков хват!

— Да, хват, потому что он архибогач, а будь он бедняком, то был бы просто…

— Ну, пожалуйста, оставь его в покое. Мне он мил. И задумал он не такое уж плохое дело: выпустить серию монографий «Картины великих мастеров»; с головой весь в это ушел, собирается издавать сборники, буквально начиненные репродукциями, и продавать их по невероятно дешевой цене.

Но Жак уже не слушал. Ему стало не по себе, взгрустнулось. Отчего? Устал, переволновался за день? Досадно, что поддался уговорам, проведет шумно вечер. А ведь так хотелось остаться наедине с собой… Или просто воротничок натирает шею?

Батенкур протиснулся между ними и пошел посредине.

Он все выискивал удобный случай — пригласить их в свидетели при его бракосочетании. Вот уже несколько месяцев он днем и ночью только и думал об этом событии — лихорадочное вожделение просто изнуряло его, на глазах таяла его и без того щуплая фигура. И вот заветная цель уже близка. Истекла отсрочка, предусмотренная законом на тот случай, если родители не дадут согласия; и сегодня утром назначен день свадьбы: через две недели… От этой мысли кровь бросилась ему в лицо, он отвернулся, чтобы скрыть пылающий румянец, снял шляпу и вытер пот со лба.

— Стой смирно! — крикнул Даниэль. — Уму непостижимо, до чего ты в профиль смахиваешь на козленка!

И в самом деле — у Батенкура был длинный нос, достающий до верхней губы, ноздри, вырезанные дугой, глаза круглые, а в тот вечер прядка бесцветных волос закрутилась, взмокнув от пота, и торчала на виске, словно маленький заостренный рог.

Батенкур с унылым видом снова надел шляпу и устремил взгляд вдаль, — там, за площадью Карусели близ Тюильрийского сада рдели клубы ныли.

«Жалкий блеющий козленок, — подумал Даниэль. — Кто бы мог предположить, что он способен на такую страсть. Идет на все: отрекается от своих принципов, порывает со своей родней ради этой женщины… вдовушки, которая на четырнадцать лет старше его!.. Да еще с подпорченной репутацией. Соблазнительна, но подпорчена…»

Легкая усмешка чуть тронула его губы… Вспомнилось ему, как однажды, прошлой осенью, Симон упросил его познакомиться с красавицей вдовой и что получилось через неделю. Правда, для очистки совести он сделал все, чтобы отговорить Батенкура от этого безумства. Но натолкнулся на слепую плотскую страсть; ну, а он, Даниэль, почитал всякую страсть, в чем бы она ни проявлялась, и поэтому стал просто избегать встреч с красоткой и вчуже наблюдал за тем, как развиваются события, предваряющие этот странный брачный союз.

— Вам повезло, а вид у вас невеселый, — сказал в эту минуту Батенкур — его уязвило насмешливое замечание Даниэля, и он решил сорвать досаду на Жаке.

— Как ты не понимаешь, ведь он же надеялся, что его не примут, — сострил Даниэль. II тут его поразило сосредоточенное выражение, мелькнувшее в глазах Жака; Даниэль подошел к другу, положил руку ему на плечо и, улыбаясь, сказал негромко: — «…ибо в каждой вещи есть своя несравненная прелесть!»

Жак сразу вспомнил весь отрывок, который Даниэль часто любил повторять наизусть:

«Горе тебе, если ты думаешь, будто счастье твое мертво только потому, что оно не такое, каким тебе мерещилось … Мечта о будущем — да, это радость, но радость осуществленной мечты уже совсем иная радость, и, к счастью, ничто в жизни не бывает похоже на нашу мечту, ибо в каждой вещи есть своя несравненная прелесть».

И Жак улыбнулся.

— Дай-ка мне папиросу, — сказал он. Чтобы доставить удовольствие Даниэлю, он постарался стряхнуть с себя оцепенение. Мечта о будущем — да, это радость… Ему показалось, что какая-то еще неуловимая радость и вправду витает тут, над ним. Будущее! Проснуться завтра и через отворенное окно увидеть верхушки деревьев, озаренные солнцем. Будущее, Мезон-Лаффит и прохлада тенистого парка!

На этой безлюдной улице, в квартале Оперы, вдоль тротуара стояло несколько машин — только они и привлекали внимание к фасаду кабаре без вывески, с опущенными занавесками. Грум толкнул вращающуюся дверь, и Даниэль, который чувствовал себя здесь как дома, посторонился, пропуская вперед Жака и Батенкура.

Появление Даниэля было встречено негромкими возгласами. Его тут называли «Пророком», и только кое-кто из завсегдатаев знал его настоящее имя. Да и народу было мало. Из-за стойки — из ниши, откуда белая винтовая лесенка с позолоченными перилами под стать позолоте на деревянной отделке стен вела на антресоли, в покои мадам Пакмель, — неслись звуки рояля, скрипки и виолончели, исполнявших модные вальсы. Столы были придвинуты к серым плюшевым диванчикам, и несколько пар танцевали бостон на алом ковре в неярких лучах заходящего солнца, притушенных гипюровыми занавесками. Под потолком беспрерывно жужжали винты вентиляторов; раскачивались подвески на люстрах и ветви пальм, а вокруг танцующих то и дело взвевались концы муслиновых шарфов.

Новая обстановка сначала всегда как-то опьяняюще действовала на Жака, и он послушно шел вслед за Даниэлем к столику, — отсюда видны были два зала, расположенные в ряд; в дальнем Батенкур уже танцевал, попав в окружение молодых женщин.