Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо.Том 1

— Тебя всюду приходится силком тянуть, — заметил Даниэль. — Ну, а раз уж ты пришел, я уверен, что ты повеселишься. Ну, признайся же, кабачок уютный и милый.

— Закажи для меня коктейль, — буркнул Жак. — Сам знаешь какой, — с молоком, смородиной и лимонной цедрой.

Прислуживали юные girls [32] Девушки (англ.). в беленьких полотняных передниках и наколках, прозванные здесь «сиделками».

— Дай-ка я тебя хоть издали познакомлю с некоторыми из завсегдатаев, — предложил Даниэль, пересев поближе к Жаку. — Начнем вон с той, в синем, с хозяйки. Зовут ее «мамаша Пак-мель», хотя сам видишь, она еще довольно соблазнительная блондинка. Право, соблазнительная! Весь вечер снует среди своих постоянных молоденьких посетительниц с этой своей дежурной улыбкой: прямо как модная портниха, показывающая манекенщиц. Обрати внимание вон на того смуглого субъекта, вот он с ней поздоровался, а сейчас разговаривает с бледной девицей, которая только что танцевала с Батенкуром, да нет, поближе к нам, — это Поль, вон та блондинка с лицом ангела, правда, ангела чуточку распутного… Смотри-ка, она сейчас потягивает какое-то странное зелье: это, верно, зеленое кюрассо… Так вот, субъект, который стоя с ней разговаривает, — художник Нивольский, фрукт, каких мало: врун, жулик, но держится иногда по-рыцарски, прямо мушкетер. Стоит ему опоздать на свидание, и он уже уверяет, что у него была дуэль; и сам начинает в это верить. У всех он занимает деньги, всегда сидит без единого су, но таланта он не лишен, расплачивается своими картинами; и знаешь, какую штуку он придумал, чтобы было поменьше хлопот? Летом отправляется на природу, пишет на рулоне холста в пятьдесят метров длиной дорогу — самую обыкновенную дорогу с деревьями, повозками, велосипедистами, закатом солнца, ну а зимой сбывает эту дорогу по кускам, соответственно вкусу кредитора и размеру долга. Всех уверяет, будто он русский, будто бы владеет несметным числом «душ». Поэтому во время русско-японской войны все, разумеется, над ним трунили — вот, мол, торчит на Монмартре, разглагольствует о патриотизме в ресторанах. И знаешь, что он выкинул? Уехал. Целый год о нем не было слышно. И появился он только после падения Порт-Артура. Привез целую кучу военных фотографий, — вечно у него были набиты ими карманы, — и говорил: «Видите, голубчик, батарею на передовой? А за ней высоченный утес? А из-за утеса чуть-чуть высовывается дуло винтовки — это, голубчик, я и есть». Но только вот что, он привез также и несколько ящиков с этюдами и в следующие два года расплатился за все долги… сицилийскими пейзажами. Постой-ка, он почуял, что я говорю о нем, ужасно доволен и сейчас надуется, как индюк.

Жак сидел, полуоблокотившись на столик, и молчал. В иные минуты лицо у него становилось каким-то тупым: полуоткрытый рот, тусклые глаза, бессмысленный взгляд, недовольный и сонный. Слушая рассказ друга, он наблюдал за этой парой — за Нивольским и Поль, еще совсем молоденькой. Она держала в руке губную помаду; вот она округлила рот, приложила к нему алый карандаш, стала обводить губы мелкими резкими мазками, словно пробуравливала отверстие; художник смотрел на молодую женщину, вертя на пальце ее сумочку. По всему было видно, что у них чисто приятельские отношения — ресторанное знакомство, однако она то и дело притрагивалась к его рукам, к колену, поправляла ему галстук; вот он наклонился к ней, о чем-то рассказывает, и она шутливо отталкивает его, прижимает к его лицу ладошкой вниз свою узенькую бледную руку… Жак был в смятении.

Неподалеку от нее в одиночестве сидела, свернувшись в клубок, на диване темноволосая женщина, она зябко куталась в черную атласную пелерину и пожирала глазами Поль, которая, быть может, этого и не замечала.

Жак переводил свой тяжелый взгляд с одного лица на другое. Наблюдал ли он, фантазировал ли? Стоило ему посмотреть на кого-нибудь, и он тотчас же приписывал этому человеку сложные душевные переживания. Впрочем, он и не пытался анализировать то, что, как ему казалось, угадывал; да и не мог бы выразить словами все, что постигал как бы наитием, — зрелище увлекло его, и он неспособен был раздвоиться и хладнокровно осмыслять что бы то ни было. Но такое общение с людьми — воображаемое или действительное — доставляло ему неизъяснимое наслаждение.

— А это что за дылда? Вот она говорит что-то буфетчику, — спросил он.

— В голубом переливчатом платье с ожерельем до колен?

— Да. Вид у нее суровый!

— Это Марин-Жозефа. Недурна. Имя под стать императрице. Презабавная история у ее жемчужного ожерелья. Ты слушаешь меня? — говорил, улыбаясь, Даниэль. — Она была любовницей Рейвиля, сына парфюмерного фабриканта. Ну, а законная супруга Рейвиля изменяла ему с Жоссом — банкиром. Да ты слушаешь?

— Еще как слушаю!

— Вид у тебя сонный… Однажды Жоссу, а он здорово богат, вздумалось подарить своей любовнице, госпоже Рейвиль жемчуга. Но как быть, чтобы не навести на подозрение Рейвиля? Так вот, Жосс, слава богу, не ребенок: затеял лотерею в пользу раскаявшихся девиц легкого поведения, всучил Рейвилю-мужу десять билетов по двадцать су и все так подстроил, что тот выиграл ожерелье, предназначенное его жене. Вот тут-то все и осложняется: Рейвиль пишет Жоссу благодарственное письмо, но в постскриптуме просит ни словом не обмолвиться госпоже Рейвиль о лотерее, ибо только что отослал ожерелье своей любовнице — Марии-Жозефе. Постой, самое интересное под конец… Жосс в ярости, в голове у него засела одна мысль, — вновь завладеть колье или, по крайней мере, овладеть женщиной, которая его носит. Спустя три месяца он бросил госпожу Рейвиль, оттягал Марию-Жозефу у своего приятеля Рейвиля — иначе говоря променял его жену без жемчугов на любовницу с ожерельем. И доблестный Рейвиль, вчистую запамятав, что колье обошлось ему в десять монет по двадцать су, вопит направо и налево о неслыханной подлости куртизанок!.. А, здравствуйте Верф, — произнес он, пожимая руку красивому молодому человеку — он только что вошел, и его уже окликали с другого конца зала: «Абрикос!»

— Вы ведь знакомы? — спросил он Жака, который нехотя протянул руку Верфу. — Здравствуйте, красавица, — сказал Даниэль, наклоняясь и целуя руку Поль, проходившей мимо, — Поль, худосочной приятельнице русского художника. — Разрешите вам представить моего друга Жака Тибо.

Жак поднялся.

Молодая женщина скользнула по его лицу каким-то истомленным взглядом, потом более внимательно посмотрела на Даниэля, казалось, она хотела что-то сказать, но промолчала и прошла мимо.

— Часто здесь бываешь? — спросил Жак.

— Нет. Впрочем, да. Несколько раз в неделю. Привычка. А ведь обычно мне быстро приедаются и одни и те же места, и одни и те же люди; люблю ощущать течение жизни…