Александр Доронин - Кузьма Алексеев

Катя молча наблюдала за старухой. Вот она встала, на печурку поставила посудину, наполнила водой и разожгла огонь. Как и все горбатые люди, она это делала медленно и неловко. Закончив дело, повернулась в сторону Кати, наградила ее мягкой улыбкой и поправила шлыган [3] Женский головной убор прямоугольной формы с наспинной лопастью. .

Девушка увидела, в теле ворожейки жизнь еле-еле теплится. Жалость затопила ее сердце. Только не знала она, что старуха любила ее, как любит мать свое дитя. Она бы открыла нараспашку свою душу, все свои хитрости, да давно поняла: по той дороге, которой она прошлась, девушка не последует. Незачем. У Катеньки судьба — улыбаться, рожать детей, качать колыбель.

— Бабушка Таисья, погадай мне! — попросила Катя.

— Зачем, доченька?

— О завтрашнем дне желаю узнать…

Достав из-за печурки кочергу и сунув его в огонь, старуха пробурчала:

— Широкая дороженька перед тобой раскинется, красотка моя! Ой какая широкая — так и Волга в половодье свое не разливается, милая!

От принесенных Катей ватрушек отломила кусочек, сунула в свой беззубый рот, стала жевать. Затем встала, Катю позвала на улицу.

Перед избушкой росло дерево. Оно было старое и чахлое, местами сухое, в корневищах дупло. Старуха опустилась перед ним на колени, стала класть земные поклоны. До слуха Кати доносилось ее невнятное бормотание. Это была молитва батюшке-дубу, всемогучему и мудрому. Старуха просила своего покровителя даровать Кате мужа сердечного, деток здоровых и хозяйства справного. Горбатая спина ворожеи тряслась, крючковатый нос еще более заострился. Долго шептала она. Наконец замолчала, обернулась к Кате, сверкнув птичьими глазами:

— Теперича, милая, женишка поджидай. Недалече уж он. А на дорожку я тебе наговорной водички налью. С другом своим выпьете…

В это самое время под ногами Гераськи хрустнула сухая ветка и, чтобы не испугать насторожившихся женщин, он вынужден был выйти из укрытия.

Увидев парня, девушка присела от изумления. Лицо ее побледнело.

— Что с тобой? — встревожился Гераська.

— Уж не сон ли это? Как ты попал сюда?

— Ехал вот и случайно увидел тебя…

Старуха окинула парня с головы до ног пронзительным взглядом. Тот даже попятился. Потом, не говоря ни слова, сел на коня и был таков.

Девушка, глядя ему вслед, засмеялась:

— Бабка Таисья, ты его до смерти испугала!

— Ничего, дочка, твои чары его не пугают…

Они вернулись в избушку. В тлеющую печурку бабка Таисья подбросила бересты — та мгновенно вспыхнула ярким пламенем. Потом уселась на земляной пол и, снова перебирая хмель, спросила Катю:

— А что это такое, дочка, скажи-ка мне: стоит без кореньев, без листочков дуб. Под ним остановился безногий старичок, без рук схватился за птичку, без ножика зарезал, без огня поджарил, без зубов принялся грызть?

Катя думала-думала, но ответить ничего так и не смогла. Старуха словно бы забыла заданную загадку. Думала о чем-то своем.

— Бабушка Таисья, а сколько тебе лет? — спросила Катя.

— Не знаю, дочка, не помню уж, очень много.

— А почему ты дубу молишься, а не иконам?

— В былые времена, доченька моя, мы церковные пороги не обивали, тремя пальцами лбы себе не расшибали. Бывало, приду с родителями на Репештю, там дубы высокие, красивые, переливаются волнами зелеными, белоствольные березоньки, словно девушки-красавицы. Из-под одного дубочка родник бил. Водица та целебной была. Желания исполняла…

Старушка задумалась, наверное, вспомнила далекие годы. И задремала, склонив лохматую голову. Катя стала собираться домой. Услышал бы отец, о чем говорит эта старуха, не миновать ей кнута.

— Я пойду! — встала Катя со скамейки.

— Приходи, дочка, коль понадоблюсь.

Девушка попрощалась со старухой и торопливо двинулась по знакомой тропинке. Про себя тайно надеялась: Гераська ее в лесу поджидает. Только нет, оставил ее, одинокую…

В селе, проходя мимо трактира, увидела лошадь Кучаева, привязанную к столбу. «Наверное, вино пьет, — грустно подумала. — И даже дудочки его не слыхать».

В яме, наполненной дождевой водой, плавали гуси. Катя подошла к трактиру поближе. Возможно, парень в окошко выглянет и увидит ее? Но в окне никого не было. Тут на крыльцо вывалился из трактира пьяный бородатый мужик. Катя, вскрикнув, бросилась бежать.

В июне, когда все поля засеяны и все огороды засажены, как никогда нужен дождь. Однако дождей не было давненько. Наконец-то утром, когда небо было яснее младенческих глаз, из-за дальнего леса наползла темная заволока. Чирк! — небо прорезала неожиданная молния. Гром прогремел раскатисто и давай резвиться. Ветер рвал листья с деревьев, по дорогам гнал крутящуюся пыль. Затем хлынул ливень, превратив улицу в реку.

Люди радовались дождю. Мальчишки, босоногие, полураздетые, едва утих гром, выбежали на дорогу — и по лужам наперегонки. Женщины на коленях тихо шептали молитвы, поднимая к небу натруженные руки. Дождь был спасением. Поля на глазах зазеленели, пошла в рост трава на лугах.

В такой день Грузинский задержался на мельнице. Тут его застал ливень. Пришлось переждать.

В мельнице от скрежета жерновов хоть затыкай уши, барабанные перепонки лопнут от шума. Из всех щелей и от поднявшегося ветра в ноздри лезла мука. Князь чихал и на чем свет стоит ругал мельника:

— Ты, дьявол окаянный, останови колесо, пока я не задохнулся!

Мельник Ефим, которого в селе прозвали Волчарой, был могучим здоровяком. Башка огромная, как деревенское решето, пальцы, что кузнечные клещи, лицо круглое, всегда красное. Князь на мельнице не бывал около двух лет. К Волчаре не ходили даже сельские жители — побаивались его. Если и приходили, то мололи свой хлебушек молча. Волчара жил в пристройке, прилипшейся к мельнице, вместе с женой.

Жернова остановились. Стало тихо. Только дождь шумел снаружи. Волчара грустно смотрел на пол, покрытый мукой, о чем-то раздумывал.

— Где-нибудь посушиться бы… Промок я под дождем, не видишь? — проворчал Грузинский.

Волчара боязливо предложил:

— Жене скажу, чтоб баньку истопила…

— У тебя есть жена?

— У тебя, хозяин, горничной была. Ксенией зовут.

— Ксенией? — удивился Грузинский. Думал-думал, но с таким именем женщина ему не припомнилась. Разве всех слуг в памяти удержишь?

Подошел к единственному окну, стал смотреть на дождь. От нового удара грома улица осветилась бескрайним светом, мельницу охватило синим пламенем. Грузинский перекрестил грудь, словно этим спасал самого себя, боязливо открыл дверь — с улицы подул резкий сырой ветер. Дождь хлестал по лужам. Привязанные к забору лошади тревожно заржали, увидев хозяина.

— Где мои сторожа? — сердито спросил князь Волчару и, увидев, что тот испуганно дрожит и крестится, усмехнулся: — В штаны наклал? Ладно, Бог не выдаст. Иди-ка ко мне поближе…