Александр Доронин - Кузьма Алексеев

Мельник с опаской подошел.

— Наклонись-ка. Да не так…

— За что бить меня собираешься, Егор Лександрыч?! — задрожал Волчара. — Какая вина моя перед тобою?..

— Эко, какой ты дурень, право, — князь пнул его. — Садись на четвереньки. Хорошо, теперь я залезу…

Подняв мокрые полы своего сюртука, князь уселся верхом на Волчару.

— До своего дома неси меня. Да гляди, не урони. Уронишь — уши отрежу.

Прошли длинный двор, зашли в темный коридор мельниковой избушки. В горнице было светлее. Перед печкою, повернувшись к пришедшим задом, хлопотала женщина. В коротенькой рубашке, ноги дразняще белели. Когда повернулась в сторону вошедших, князь сразу ее узнал, бывшую свою возлюбленную. Женщина от испуга закружилась по дому, не чуя собственных ног: поправила на полу дерюжку, смахнула со стола крошки хлеба, сорвав с головы платок, стала разгонять им мух.

— Выходит, ты здесь обитаешь, с муженьком жизни радуешься? — усмехнулся князь.

— Здесь, Егор Лександрыч, здесь, — курицей-несушкой прокудахтала женщина, сама то и дело вытирая концом платка свои стручковатые губы. — Чай, замуж сам меня сунул, против моей воли…

— Подзабыл я про то, ты уж прости меня, — Грузинский не стал изворачиваться, сказал прямо: — Годы свое берут. А что сделал, за то прощенья не прошу. Характер мой ты сама знаешь.

— Верные слова сказал, князь, характеры богачей тяжелее тяжелых. Да чего там, характер не рубашка, с себя не скинешь.

— Не скинешь, мм-да…

Вскоре Грузинский уже парился в бане, поглаживая свою волосатую грудь. Волчара то и дело лил на каменку из ковша то кислый квас, то речную воду. Хлестал князя березовым веником.

«Спереди очень даже похорошела», — думал князь о жене мельника. В голове других мыслей не было.

Волчара принес маленькую скамейку, поставил князю под ноги, крикнул жене, стоящей в предбаннике:

— Утирку принеси!..

Ксения словно этого и ожидала. Вошла в баню совершенно без стыда. Егор Александрович всеми десятью пальцами гладил свой жирный живот. Проходящую перед ним женщину ущипнул за круглую ягодицу, засмеялся. Ксения вытерла князя полотенцем, вышла. Тут же вернулась с кувшином. Муж глядел в ее сторону с восхищением.

— Медовуху не попробуешь ли, ваша светлость? — обратилась она к князю. Ласково сказала, не поворачивая в сторону Волчары даже головы.

— Немного выпью…

Ксения наполнила ковшик. Брага пахла медом и душицей. Князь вытянул хмельную до дна. Протягивая пустой ковш женщине, схватил ее руку, погладил. Рука пухленькая, косточки тоненькие.

— После баньки уху не сварить ли?

— Кхм… неплохо было бы, неплохо, — очнувшись, как от сна, проговорил Грузинский. — Иди готовь…

Волчара помог князю выйти в предбанник, одел его.

— Хозяин, а твоих парней не позвать? — спросил Волчара.

— Место собакам на улице! — отмахнулся князь.

После возвращения из бани хлебали уху. Ксения глядела на мужчин из предпечья, не решаясь садиться с ним за один стол. После ужина князь бросил Волчаре:

— Знаешь, где волки ночуют?

— Под кореньями деревьев, думаю, там, где теплее… — ни о чем не подозревая, простодушно ответил мельник.

— А-а! Выходит, знаешь! Тогда иди на свое место! Попутно и охранников моих понаведаешь!

— Они на мельнице, там и переночуют, — подала голос женщина.

— Тогда и я пойду, — пятясь к двери, Волчара злобно сверкнул глазами на женщину. Та отвернулась.

Князь давненько не касался женского тела. И теперь от предвкушения удовольствия он опьянел, как от медовухи.

Давным-давно уже закрылись магазины и лавчонки. На улице Лыскова лишь изредка раздавался лай собак да сонный стук колотушки сторожа. Летняя ночь накрыла землю густым туманом. Ни шороха, ни звука. Приказчики спят на мягких перинах, мастеровые — на скамьях, положив под голову старые зипуны, нищие — в своем клоповнике на соломе, мечтая увидеть хотя бы во сне пироги да кусок жирной рыбы. Отдыхает и Волга. Ни ударов весел, ни движения волн. Река устала от непрерывного движения баржей и лодок, бороздивших ее водную гладь, и ночью блаженно вздыхала, наслаждаясь покоем.

В прибрежной низине, роняя вокруг искры, горел одинокий костер. Перед ним сидело двое табунщиков. В костре пеклась картошка. Дожидаясь своего позднего ужина, они говорили о своей жизни, прожитых днях и годах, проклинали старост и полицейских, которые, по их словам, последние капли их кровушки высасывали.

Мужики только тем себя и тешили, что Бог окажется милостив и худшего ничего с ними не произойдет.

Вокруг паслись, пофыркивая, лошади: арабские скакуны и орловские рысаки.

— Гляди-кось, пегий-то опять в сторону Волги пошел, — сказал молодой пастух. — Пойду-ка поверну.

Было далеко слышно в тишине ночи, как он кричал, хлопал кнутом.

И снова покой. Лошади собрались вокруг костра, поглядывая на горящее пламя красными глазами.

Парень вернулся на прежнее место, вынул палкой из затухающего костра печеную картошину, подул на нее, огорченно проговорил:

— Пегий захромал, пропадет конь ни за грош, виноваты будем, стало быть…

— Это не наши заботы, парень, — у него хозяин имеется. Пусть Жигарев, строгановский управляющий, в кузню пегого ведет, — успокаивал молодого пастуха его напарник, небритый и нестриженый старик, седые волосы его доходили до самого пояса. — Наше дело — сторона: было бы стадо в сохранности.

— Пегий — коняга славный, из доброго племени, жалко, ноги попортит, — не отступался молодой. Ему годков двадцать. Приплюснутый нос, широкоскулое лицо. Наклонился над костром, о чем-то задумался. — На реке лодку видел, — после недолгого молчания молвил он тихо, боязливо прислушиваясь к чему-то. — Без весел, в нашу сторону двигалась. Неторопко так. Вдруг кто лихой?!

В растрепанной бороде старика сухая травинка задрожала.

Молодой опять тронулся в сторону реки. Когда вернулся, поеживаясь, подошел к храпевшему напарнику:

— Хватит дрыхнуть! Пастухами нас наняли не сны разглядывать!

Спящий открыл глаза, хрипло бросил:

— Отстань, пиявка!

— Там в лодке человек ничком лежит. Или это почудилось мне? Поближе подойти побоялся. У-у, хо-ло-ди-на!

— Разве на Волге мало бродячих людей, чего об этом беспокоиться-то? — бросил, поднявшись, широкоплечий.

— Много, да боюсь, воришки бы не явились. Жигарев придушит нас…

Старый выхватил из-за пояса топор.

— А эту штуку зачем я таскаю?..

Молодой махнул рукой, сел поближе к огню. Тихо вокруг. Только где-то в ближнем лесу прокричала ночная птица, но вскоре замолчала и она.

— Иди-ка пройдись, дружище, — строгим тоном проговорил старик, сам же снова прилег на свой зипун.

— Сам пройдись, если ножа или пули не боишься!