Ян Мо - Песнь молодости

В холодных камерах, во время жестоких пыток рядом с ним всегда был товарищ Ли Да-чжао, который воспитал и закалил его. Ли Цзя-чуань был готов всю свою жизнь до последней капли отдать благородному делу революции. Но враги не спешили расстреливать его. Во время пытки, когда на какой-то миг сознание его прояснилось, Лу Цзя-чуань услышал обрывок разговора двух палачей:

— С этим подлецом надо кончать! Стоит ли еще утруждать себя?

— Какой ты прыткий! Нужен приказ, сам командующий интересуется этим негодяем. Так что тут, очевидно, придется запрашивать Нанкин…

Лу Цзя-чуань с трудом поднял опухшие веки. Оглядевшись, он понял, что находится в новой камере. Камера, где его держали прежде, была маленькой и находилась в углу тюрьмы, а над железной дверью виднелось небольшое квадратное оконце, в которое был виден кусок серой стены и колючая проволока. Теперь же в окно на Лу Цзя-чуаня смотрели лишь звезды и небо. Было ясно: враги решили сорвать голодовку политических заключенных и, чтобы лишить их возможности поддерживать связь друг с другом, перевести его и, возможно, некоторых товарищей в другую тюрьму. Пока же его поместили в изолированную камеру.

Лу Цзя-чуань лежал на голой земле и обдумывал создавшееся положение. Его или расстреляют, или переведут в другую тюрьму. Но что бы его ни ожидало, он должен сейчас же, пока в груди еще бьется сердце, передать товарищам важные сведения.

И он вступил в жестокую борьбу со своим телом, которое отказывалось повиноваться. Обе его ноги были раздавлены и перебиты, пошевелить ими не было никакой возможности. Руки и спина онемели, и Лу Цзя-чуань не ощущал их, окровавленные пальцы чудовищно распухли. Тяжелые наручники больно сжимали запястья. И все-таки он должен заставить себя сдвинуться с места. Выход был только один: подползти к стене и перестучаться с кем-нибудь — может быть, рядом свои.

Лу Цзя-чуань собирался с силами. Он закрыл глаза, немного передохнул и только тогда попытался повернуться. Но безуспешно: тело его, казалось, окаменело. Стиснув зубы и призвав на помощь всю свою волю, он сделал новую попытку, но и она окончилась безрезультатно. Лу Цзя-чуань лишь растревожил раны и от боли снова потерял сознание.

Через некоторое время Лу Цзя-чуань очнулся. Он не думал больше о боли — его мучило другое: «Скоро рассвет. А днем… Но доживу ли я до этого?» Ему вспомнилось все, что он пережил минувшим вечером.

…Примерно в десять часов, когда заключенные уже спали, его неожиданно поволокли на допрос. В небольшой темной комнате за длинным коричневым столом восседал толстый, незнакомый Лу Цзя-чуаню человек; на его холеном лице играла улыбка.

— Фэн Сэнь, — обратился он к Лу Цзя-чуаню, — а ты, оказывается, умный парень. Но, к сожалению, сейчас не то время, когда ты можешь развернуться… Так что лучше давай выкладывай фамилии членов вашей тюремной организации. Да поживее!.. Не хочешь говорить? Мало, значит, тебя пытали… Нам известно, что организация здесь, в тюрьме, коммунистической ячейки, голодовка, борьба за права — все это дело твоих рук. Молчать дальше бессмысленно. Хорошо. Я вижу, ты желаешь смерти своим товарищам. Нам точно известны планы вашей организации. До того времени, пока вам удастся сообщить что-нибудь «на волю», вы все будете расстреляны.

Как ни старался толстый гоминдановец обещаниями и угрозами заставить Лу Цзя-чуаня назвать имена товарищей, тот упорно молчал: он понимал, что если бы враги на самом деле имели сведения об организации, они не стали бы столько возиться с ним. Именно потому, что они не знали имен коммунистов, гоминдановец так напирал на слова «нам точно известно». Однако как бы там ни было, Лу Цзя-чуань убедился, что кто-то выдал врагам существование организации и план ее борьбы. Смертельная опасность быть заподозренным в «связях с коммунистами» нависла над его товарищами. Чтобы спасти их и продолжать борьбу, он должен быстрее поставить их в известность о готовящемся ударе.

Лу Цзя-чуань еще раз попытался сдвинуть с места одеревеневшее тело. Всю свою силу он вложил в руки и, стиснув зубы, уперся локтями в пол. «Ну!» От боли на его лице выступил пот, но сдвинуться он не смог. Лу Цзя-чуань задыхался, в глазах у него потемнело. Жажда, страшная жажда отнимала последний остаток сил, он чувствовал, что больше не выдержит. Передохнув, он облизал распухшие, потрескавшиеся губы, хотел проглотить слюну, но и ее не было. Тогда Лу Цзя-чуань решил наскрести с пола сырой глины, но пальцы не слушались…

Издалека донесся топот сапог и приглушенные голоса людей.

По опыту трехмесячного пребывания в тюрьме Лу Цзя-чуань понял, что пришла последняя предутренняя смена часовых — значит, три часа ночи. Через два часа начнет светать, и тогда… тогда… Нет! Его каждую минуту могут увести. И что значит жизнь одного человека в сравнении с делом партии, с судьбой народа! Какой бы жестокой ни была борьба, дело, за которое они борются, не может погибнуть. Лу Цзя-чуань сделал нечеловеческое усилие и, извиваясь, перевернулся на живот, но тут же потерял сознание.

Когда он пришел в себя, губы его оказались прижатыми к холодной земле. Лу Цзя-чуань чуть улыбнулся, закрыл глаза, уперся локтями в землю и, превозмогая боль, медленно пополз.

Пока Лу Цзя-чуань добирался до стены, он дважды терял сознание. Но в нем, казалось, была неиссякаемая жизненная сила. Едва очнувшись, он принялся выстукивать по стене омертвевшими пальцами: «Та-та, та-та-та-та, та-та-та…»

Ответа не было. Тишину ночи нарушала лишь возня крыс.

Небо светлело, исчезали одна за другой звезды. С каждой минутой приближалась развязка, а он не мог выполнить своего последнего задания! «Жизнь дается только один раз…» На искаженном болью, покрытом ссадинами и синяками лице Лу Цзя-чуаня появилась слабая усмешка: «Что ж, так она и кончится? Так я и буду спокойно ждать, когда придут палачи и уволокут меня на казнь?..

Лу Цзя-чуань не помнил, как дополз до другой стены. Но и там на его стук никто не откликнулся. Тогда он пополз к третьей, последней стене. Если и здесь он не услышит отзыва — значит, все усилия прошедшей ночи были напрасны: рядом нет товарищей. «Тогда…» — думать дальше он был не в силах.

«Та-та, та-та-та-та, та-та-та».

Не обращая внимания на струившуюся из ран кровь, Лу Цзя-чуань повторил сигнал еще раз и весь превратился в слух.

«Та, та, та, та-та, та-та-та-та-та-та», — донесся с другой стороны стены ответный стук.

Это был условный сигнал. За стеной свои! Радость наполнила его сердце, и он снова потерял сознание…

Очнувшись, Лу Цзя-чуань прислушался. Стояла мертвая тишина. Он начал прерванный разговор с товарищем за стеной.

«Кто ты?»

«Номер восемь, Дай Юй».