Лейла Элораби Салем - Григорий Отрепьев

– Государь, мои люди только что поймали бродячего монаха, который говорил, что царь не истинный сын Грозного, но самозванец.

Григорий резко вскочил с кресла и, подступив в плотную к стрельцу, злобно прошептал:

– Где он?

– Мы схватили болтуна и хотели уже казнить, но монах проговорил, что знает тебя лично и будто бы вместе с тобой отправлялся в Литву.

Царь опустил голову и взглянул на изранцовые печи, словно они обладали каким-то гипнозом. Но на самом деле он просто обдумывал план, как быть, если нигде и никогда нет покоя? Только отшумели восставшие бояре, как следом за ними вот этот бродячий монах… Что же творится? Когда удасться отдохнуть?

– Я хочу его видеть. Где он? – ровным голосом спросил Григорий.

– В темнице, мой государь.

– Веди меня к нему.

Они спустились в глубокое подземелье под дворцом. Мрачный длинный коридор петлял под землей словно змея. Пахло сыростью и плесенью, в углах шуршали крысы. Слабый отблеск света факела не давал как следует разглядеть каменный туннель. Стрелец остановился подле металлической двери и тихо сказал:

– Он здесь.

– Отвори дверь и останься снаружи, я хочу побыть с ним наедине.

Царь ступил в душную каморку, пахнущую старым сеном и мочой. От удушливого запаха к горлу подступила тошнота, ему тут же захотелось вырвать и убежать, но он сдержал себя, и когда глаза немного привыкли к полумраку, он заметил в углу длинную сгорбленную фигуру в залатанном во многих местах плаще. Лицо монаха было скрыто под копной запутавшихся волос и бороды. Монах при виде вошедшего человека, от которого исходил аромат благовонных масел, сразу понял, что то был царь, однако он не поклонился и не сделал ни одного шага вперед. Вместо этого он продолжал наблюдать за молодым человеком, который сам первый подступил к нему и долго вглядывался в его лицо. Тут выражение лица Григория изменилось. Весь побледневший, он сжал рукой рот и проговорил:

– Ты ли это, Варлаам?

– Это я-то, а вот кто ты такой, мне бы хотелось узнать, – голос монаха дрожал, он едва скрывал смех.

– Как ты смеешь так говорить со мной? Я царь! – воскликнул Григорий и в гневе сдвинул брови к переносице.

Варлаам усмехнулся и ответил:

– Царь! Это для них, – он указал в сторону двери, – ты царь, я же помню тебя безродным юношей, сбежавшего вместе со мной из Чудова монастыря. И знаешь, как звали того юношу? Гриша Отрепьев. Или же ты позабыл свое настоящее имя?

Царь отступил на шаг. Такой дерзости не позволял по отношению к нему никто, даже Петр Басманов, даже несчастная Ксения Годунова.

– Ты забываешься, Варлаам. Я пришел к тебе, дабы по старой дружбе простить тебя и отпустить на все четыре стороны, но теперь я не знаю, что делать с тобой. Твой язык погубит меня.

– Не я, а ты сам себя вогнал в петлю, из которой не можешь выбраться. Своим лживым языком ты заставил признать себя царем, но как говорил Платон, вся тайна рано или поздно становится явью. Так кто враг тебе? Я или ты?

Григорий молчал. Слова монаха хлестали по его душе больнее, чем тысячи розг, словно проникнув в глубины его сердца, они заставляли вспомнить всю жизнь, начиная от лжи побега и заканчивая ложью на троне. Нет, не мог он дольше терпеть, не мог. Согнувшись пополам, молодой царь упал на холодный каменный пол и заплакал. Все его тело сотрясали рыдания. Варлаам молча глядел на него сверху вниз и вдруг в нем родилась жалость к этому несчастному, всеми покинутому человеку. Присев подле него, монах положил свою ладонь ему на темя и тихо проговорил:

– Не плачь, Григорий. Прости, я не хотел обидеть тебя.

Молодой человек поднял покрасневшее от слез лицо, в его глазах читалась тоска. Слабым голосом, словно у него не осталось больше сил, он ответил:

– Зачем ты так поступаешь со мной? За что? Тяжкое бремя давно лежит на моей душе, а я не могу скинуть его. Всем чего-то надо от меня: одним подавай чин, другим земли, третьим награды. Я разрываюсь на части, я больше так не могу. Я задыхаюсь ото всего, что навалилось на меня. Обо мне никто не думает, я один на свете. Хоть ты пожалей меня.

Григорий тяжело дышал, словно ему и правда не хватало воздуха. Варлаам дал ему выговориться и выплакаться, не останавливая его. Когда царь немного успокоился, монах сказал:

– Ты такой молодой, зачем тебе все это было нужно? Зачем рискуешь собой?

– Что об этом говорить, если уже поздно? – пожав плечами, ответил тот.

– Эх, Гриша, Гриша. Умный ты человек, а все равно дурак. Сам же полез в навоз, а теперь ишешь виноватых. Жить праведно, без лжи, надо, тогда и камня на душе не будет.

– Лучше скажи, что мне делать теперь? Если я отпущу тебя, ты снова будешь обличать меня в самозванстве?

Варлаам улыбнулся как улыбаются несмышленным детям. Потерев большие руки с поломанными ногтями, он ответил:

– Положись на меня, Григорий. Богом и вот этим крестом клянусь, – он перекрестился и поцеловал большой крест, – что ни единого слова против тебя не скажут мои уста. По старой дружбе, я не перейду тебе дорогу, ибо вижу, что в душе ты хороший, добрый человек.

Григорий от этих слов снова заплакал. Слезы жалости к себе и доброте Варлаама растрогали его. Рукавом от вытер щеки и тихо прошептал:

– Спасибо тебе за все… и за то, что позволил мне выговориться, теперь мне значительно лучше.

– Да поможет тебе Бог, – сказал монах и перекрестил его.

Он видел, как царь, молодой, коренастый, встал и направился к выходу, слышал, как отдал приказ стрельцу отпустить узника. Варлаам присел на стог сена и вдруг заметил носовой платочек, весь пропитанный кровью, который забыл Григорий. Трясущимися руками он взял платок и спрятал за пазухой, словно это было невиданное сокровище.

После разговора с монахом Григорий чувствовал себя опустошенным. После бани он не захотел есть, а отправился в бибилиотеку, дабы развеять мысли во время чтения летописей. На полке с книгами он нашел историю о монгольском нашествии, о правлении Александра Македонского, чьи лавры не давали ему покоя, были в библиотеке рукописи чернокнижника и основателя медицины Парацельса, древние сказания исчезнувших народов, в том числе шумеров и аккадцев. Любивший историю, царь с упоением перечитывал вновь и вновь старинные летописи, впитывая в себя величие и мудрость царей прошлого, невольно сравнивая себя с ними.

Вдруг чья-то тень мелькнула между книжными полками, затем исчезла. Григорий оторвался от чтения и внимательно стал следить: кто это мог быть? Неужели тайный убийца, некогда задушивший царицу Марию Григорьевну с сыном Федором? Или если не он, тогда кто же? Царь невольно потянулся за кинжалом, что висел на его бедре, как вдруг заметил знакомую фигуру в гусарском, на польский манер, костюме, подпоясанный красным ремнем. Незнакомец с кипой книг в руках остановился и глядел в оба глаза на царя, который слегка улыбнулся и спросил: