Валерий Полуйко - Лета 7071

Потом послов водили по всему стану, показывали, сколько наготовлено туров, осадных башен, тынов, водили и на рубеж, показывали пушки, не запрещали считать их, наоборот, нарочно подольше задерживали около, чтоб литовцы могли точно пересчитать все пушки и пищали, которые русские привезли под Полоцк.

Когда в Полоцке на Софии ударили к обедне, в русском стане тоже начали службу: торжественно, по полному чину — напоказ послам, дабы видели они, что русские спокойны и уверены в удаче.

После обедни воеводы, тысяцкие, сотские, десятники и простые ратники говорили много смелых речей, клялись и целовали крест царю, что через неделю разнесут весь полоцкий острог в щепы, если литовцы не сдадутся по-добру.

Царь говорил ответную речь: говорил, что ненависти к жителям города и осадникам — и литовским, и нанятым — не держит и напрасного пролития крови не хочет. Ежели они отдадутся на его милость, то он их пожалует, как жаловал осадников в ливонских городах, которые сдавались ему добром, и защитит от разора и всяческого насилия, и правду на них доправит по их прежним обычаям, а кто захочет пойти вон из города, того отпустит по воле, не бесчестя и не изгоняя злом.

После обедни, речей и крестоцелованья царь позвал послов в свой шатер, допустил к своей руке. Поцеловав царскую руку, послы стали говорить, что рады были услышать о милости, которую царь окажет сдавшемуся городу, но его милость не спасет их от немилости литовского гетмана и польского короля, которым они целовали крест на верность, если они преступят это крестоцелование и сдадут город.

— Ты в своем государстве також не терпишь израдцев и клятвопреступников, — с достоинством выдерживали свою речь послы. — Головы им сечешь и вон на всполие 98 98 Всполие — окраина, отдаленные места. вышибаешь! Како ж нас под такое тщишься подвести? Мы клятвы преступить не хотим, но и стоять супротив твоей силы истомно! Дозволь нам с государем нашим снестись, обсказать ему всю тягость нашего сидения под силой твоей великой, от которой мы все животами ляжем, а города не удержим. И коли будет на то воля государя нашего, отдадим тебе город! А покуда мы будем сноситься с государем нашим, ты бы города нашего не промышлял, из пушек не бил по нас, дабы мы могли в добрую волю твою поверить и без страха отдаться в твои руки.

— Не быть тому! — разозленно ответил Иван послам. — Се ваши увертки одни! Довойна хитер, так и мы не лыком шиты! Обложил я его, как медведя!.. Нет ему вылазу и. спасенья! Не хочет добром — возьму его силой. Тогда уж сидеть ему у меня в плену, как сидит ливонский магистр. Так ему слово в слово и перескажите!

Послы уехали, а Иван стал готовиться к решительному подступу к Полоцку. За Двину было перетащено еще несколько тяжелых пушек, и теперь пальба по полоцкому острогу и посаду не прекращалась даже ночью. На проездных башнях ворота были сбиты, и литовцам приходилось заваливать проходы камнем и бревнами. Великие полоцкие ворота тоже не устояли — внешние створки были сбиты еще на пятый день, а через день вышибли и внутренние. Литовцы целую ночь под непрекращающейся пальбой русских пушек и пищалей заграждали главный вход: на берме выставили два ряда подвод, нагруженных землей и камнем, уклали меж ними связки бревен и пересыпали их землей и камнем; проход под башней тоже заставили подводами с камнем и землей, а потом через разбитый башенный дах нас ыпали под самые полукружья 99 99 Полукружья — арки. землю, камень, песок.

На шестой день тройное кольцо туров придвинулось к самому рву. Теперь пушки долбили стену с расстояния в двадцать-тридцать саженей. Стена не выдерживала такого боя — то в одном, то в другом месте стали появляться большие проломы. Ратники, засевшие за турами и заборолами, со дня на день ждали выхода на приступ. Во многих местах через ров перекинули мосты, перетащили по ним осадные башни и придвинули их к самой стене. Стрельцы, засевшие в этих башнях, под прикрытием пищальников и лучников выходили прямо на стену, побивали пушкарей, заклепывали литовские пушки и стенные пищали, ручные уносили с собой и палили из них по затинам, где прятались литовские осадники.

К восьмому дню осады большой стенной наряд, перетянутый через Полоту и выставленный чуть ли не вплотную к стене, примыкающей к Великим полоцким воротам, снес с нее начисто пятьдесят саженей верха. Выискалась в Большом полку сотня охочих людишек 100 100 Охочие люди — добровольцы. кинулись они в этот проран — разведать: крепко ли держатся за стену литовские осадники, но были отбиты. Четверых оставили за стеной. Зато царь, узнав про их дерзость, пожаловал всех золотыми дукатами на рукав 101 101 Золотые дукаты заменяли ордена. Их носили на шапке или на рукаве, в зависимости от ранга служилого. да велел сапоги выдать на придачу и бочонок меду прислал из своих царских припасов.

Позавидовали охочим и другие, прослышав о царском жаловании. Из передового полка Морозова две сотни кинулись с примётом 102 102 Примёт — приспособления для приступа: разные лестницы, шесты, канаты, багры, крючья и т. д. на стену, но были отбиты с еще большим уроном.

Царь за этот наскок не только не пожаловал, но наоборот — разгневался. Призвал к себе Морозова и люто отчитал его, что зря погубил людей.

Остальным воеводам было указано, чтобы без царского повеления людей на стену не пускали.

На восьмой день подошли к Полоцку татарские и черкесские полки, вернувшиеся из набега по литовским волостям. С собой пригнали они тысяч двадцать пленников да бесчисленное множество возов с награбленным добром.

Симеон Касаевич и старший Темрюк рассказывали царю, что войско литовское все сидит по крепостям и высунуться боится, не то чтобы на помощь Полоцку выступить. Темрюк хвалился, что дошел чуть ли не до самой Вильны, и нигде его не остановили, только уже под самой Вильной столкнулся с литовской конницей, но, когда он повернул назад, литовцы не погнались за ним.

Ивана это известие очень порадовало: выходило, что и в Вильне у литовцев не очень много войска, и Радзивилл не сможет подать помощь Полоцку, всецело доверив его судьбе и ратному искусству воеводы Довойны.

Довойна был умным, хитрым и искусным воеводою, и не только воеводою… В один из своих приездов в Москву с литовским посольством он тайно склонил к измене двоих князей Ростовских-Лобановых — Семена и Никиту, с которыми соединились и родичи их — Приимковы. Целый заговор составил тогда Довойна. Семен Ростовский передал Довойне все разговоры, которые велись в думе по поводу мира с Литвой, а после, заручившись через Довойну обещанием короля пожаловать его, вовсе побежал в Литву, да был перехвачен уже почти на самой границе — в Торопце.