Александр Струев - Царство. 1951 – 1954

— Алексей Аджубей, работаю в «Комсомольской правде».

Накануне Хрущев получил от Серова подробную справку на жениха.

— Нравится работа? — когда расселись за столом, поинтересовался отец.

— Живая работа, интересная.

— Это хорошо. Угощай, нас, Нина, а то сидим, как не свои.

Нина Петровна разлила чай.

— Значит, к перу тяга?

— С пятого класса веду дневник, — заулыбался Алексей. — Был редактором школьной стенгазеты. После университета оказался в «Комсомолке». Прошу, чтобы меня чаще посылали в командировки, интересно новое узнавать.

— А почему не попробуешь себя на телевидении? Телевидение дело перспективное. Год, два, и телевизор все на себя замкнет.

— У нас в доме восемнадцать квартир и на весь дом один телевизор, газету каждый прочтет, без давки и без специального приглашения, — пояснил Алексей.

— Выходит, ты — газетчик.

— Выходит, так.

— Чай-то пейте! — подсказала Нина Петровна.

— Пью, спасибо.

— И Рада повторяет — буду журналистом! — выговорил глава семейства.

— Она очень серьезная. Ей бы чем научным заняться. А я писака на злобу дня!

— Тогда просись на целину, погляди, как там комсомольцы управляются, каков у них боевой дух.

— Попрошусь, — Алексей потянулся к чашке.

— Мармелад чего не берешь?

— Мы с Радой мороженым объелись, — объяснил жених.

— Мороженым?! — воскликнул Никита Сергеевич. — Вы с ума сошли! Потом придется вас лечить, уколы колоть! Вроде взрослые люди, а в голове — ветер. На градуснике минус двадцать восемь, а они — мороженое!

— Мы всегда его едим, и ничего.

— Да как ничего!

— Не ругайся, Никита! — удержала Нина Петровна.

Алексей взял мармеладинку.

— Сколько ты в «Комсомолке»?

— Второй год.

— Что скажешь о съезде писателей?

На днях в Москве завершился второй съезд советских писателей.

— Я за съездом по официальным сообщениям следил. К сожалению, попасть, туда не удалось.

— Нужный съезд, своевременный, — разъяснил Никита Сергеевич. — Я бы выделил выступление Яшина. Ох, и задал он перца! Правильно сказал: оторвались писатели от жизни, непонятно, о чем пишут, и не ясно, для кого. Нелепые сказки придумывают, зажирели, обросли барахлом, дачами, квартирами, живут как у Христа за пазухой и в итоге — весь соцреализм растеряли! Кому сегодня нужны напыщенные романы, не имеющие связи с реальной жизнью?

— Никому не нужны, — робко заметил Алексей Иванович.

— Много хлама на страницы сыпется. Может, слишком много воли дали, а, может, слишком узкие у некоторых литераторов лбы. Литература — это не карусель! — заключил Никита Сергеевич. — И Померанцев признает, что современная литература занимается лакировкой, что не хватает в ней искренности, что не отражает она реальную действительность. А вот какой должна быть настоящая литература, не сказал, черту не подвел, мол, сами определяйтесь. В советской литературе определяться нечего, книги должны делаться для укрепления сознания рабочих и крестьян, а не ради развлечения! Советский писатель не бумагомаратель, он проводник социалистических идей. А у нас чего только не пишут! Вот поэт Александр Твардовский замечательный роман про Василия Теркина написал. Шел этот роман во время войны нарасхват, бойцы на привалах зачитывались, ведь Теркин — солдат Красной армии, крестьянин, такой, как многие. А даже Твардовского в сторону понесло, выдумывает продолжение «Теркин на том свете!» Только в название вдумайтесь! Из одного названия ясно, что там ничего путного не будет! Пришел и идеей со мной делился: героический Теркин умирает и попадает на тот свет, а там его глазам предстают самые неприглядные картины нашего общества, которые партия всем сердцем пытается искоренить. Я его крепко отругал. Ну, разве такое можно? Может ли такой человек крупнейшим литературным журналом командовать? Безусловно, не может! За старое мы Твардовского ценим, а за новое вряд ли будем любить.

Хрущев пристально смотрел на жениха-журналиста.

— Или Илья Эренбург книгу выпустил, «Оттепель» называется. Книга вроде про жизнь, а название взял метеорологическое, да и сама книга — вопрос. Слабовато прослеживается пролетарская линия, зато размышлений — вагон! А ведь раньше писал хлестко, наотмашь бил! И Эренбург с «оттепелью» растаял, и фадеевского голоса не слыхать, а ведь Фадеев большой писатель — и он впал в ступор!

— Поэты хорошие появились, — высказался Аджубей.

— Да, поэты новые есть. Борис Слуцкий, Леонид Мартынов, Наум Коржавин. Здорово пишут.

— Еще Евтушенко хороший поэт.

— Молодой, я его плохо знаю, но обязуюсь прочесть. Самое большое зло советской действительности, когда личное, маленькое, главенствует над большим, общественным, тогда рождается фальшь. Искусство начинается там, где начинается действительность! — подвел итог радин отец. — Тебя как по батюшке?

— Иванович.

— Такие вот дела, Алексей Иванович! Ты давай чай пей, после мороженого горячее полезно.

— Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Киевская!» — звучал в вагоне громкий голос машиниста.

Поезд тронулся и с шумом набирая скорость, скрылся в подземелье. В тоннеле шум усилился, стал глухим, железным, пугающим. Вагон раскачивало из стороны в стороны, дергало.

— Помню, как в шахте на вагонетке ездил! — довольно проговорил Никита Сергеевич. — Что, страшно? — ухмыляясь, спросил он у сидящего рядом Булганина. Сам же двумя руками ухватился за никелированный поручень.

— Чего страшного, — в ответ улыбался тот, — метро набирает силу! А ты, Никита, как гимнаст на брусьях! — развалившись на удобном сиденье, пошутил маршал.

— Хорошо, не сказал, как обезьяна! — подмигнул Первый Секретарь. Он был доволен подземным транспортом.

— Наше метро самое красивое! — вступила в разговор Екатерина Алексеевна Фурцева.

— И безопасное, — добавил министр путей сообщения Бещев, он тоже ехал в вагоне, сопровождая высокое начальство.

Сегодня кольцевая линия московского метро замкнулась, две ключевые станции, «Киевская» и «Краснопресненская», приняли первых пассажиров.

— Метро отныне главная городская магистраль! — продекламировал Хрущев. — С каким размахом построено! Ни очередей, ни заторов, ни дождя, ни снега, ехай, куда угодно! А красотища какая! Прям не станции, а хоромы, как в сказке про подземное царство!

В конце тридцатых не было дня, чтобы Никита Сергеевич не спускался в сырое, гнетущее подземелье, где денно и нощно, в условиях ежеминутной опасности обвала, промокая и надрываясь, многие тысячи рабочих прокладывали под городом нескончаемые тоннели, сооружали монументальные галереи будущих станций. Строительство метро было без преувеличения грандиозным. Чумазые, замерзшие, мокрые, измученные, а ведь строили, крушили под землей окаменелые породы, разбивали гигантские камни, пробиваясь из темноты на свет. Метростроевец считался почетной профессией, если не сказать героической. Художник Самохвалов создал ряд портретных серий строителей московского метро, особенно удались ему женщины, задорные, очень привлекательные, хотя и в рабочих спецовках. Одна держала отбойный молоток, другая стояла с лопатой, самая улыбчивая опиралась на здоровенную кирку. Но зато сколько жизни, сколько красоты было в точеных юных фигурах. Одну красавицу художник запечатлел после душа, по пояс обнаженной! Подобных чудо-героинь мужчинам хотелось любить. Самохвалов и Дейнека особенно постарались, восславили и спортсменов, и летчиков, и строителей, и военных, и водителей, и метростроевцев — и было за что!