Штефан Хейм - Хроники царя Давида

…в отношении распоряжения царской казны в Хевроне о передаче нам трехсот пятидесяти голов скота: по девяносто молочных коров, десять быков, сто двадцать пять овец и сто двадцать пять коз, или их стоимости в шекелях, выражаем мы свое согласие; сердца наши обливаются кровью при мысли о том, что сын Иессея, находится в стесненных обстоятельствах, что мешает ему вознаградить нас в соответствии со всеми заслугами.

В мои обязанности не входит давать оценки. Скромный слуга в доме науки, я лишь собираю факты, систематизирую их и упорядочиваю, стараюсь истолковать и отобразить общие контуры вещей и событий и их ход. Однако слово живет своей собственной жизнью: оно не дает себя схватить, удержать, обуздать, оно двусмысленно, оно одновременно скрывает и раскрывает истину, и за каждой строкой таится опасность.

ГОсподи БОже наш, зачем из всех своих сыновей ты выбрал именно меня, чтобы поднять мертвого царя из его могилы! Чем больше я узнаю о нем, тем больше срастаюсь с ним; он подобен шишке на моем теле, злокачественной опухоли: я хочу выжечь его, но не могу этого сделать.

Иоав должен знать, что произошло, когда Авенир, сын Нира, приехал к Давиду. Но уста Иоава во второй раз уже мне не откроются, да и я сам не осмелюсь более навестить его без разрешения на то Ванеи, который относится ко мне с подозрением.

Таким образом, остается только принцесса Мелхола. Мелхола прибыла вместе с Авениром из Маханаима в Хеврон; можно надеяться, что она вспомнит последовавшие вслед за этим события. Однако Мелхола не призывает меня к себе, а кто я такой, чтобы требовать встречи с царской дочерью, которая дважды была супругой царя?

В конце концов я отправил посыльного к Аменхотепу с пожеланиями долгой жизни и богатства, а также с просьбой уделить мне самую малость его драгоценного времени. Аменхотеп ответил, что приглашает меня на третий день в обеденный час разделить ломоть хлеба и глоток вина в харчевне, специально открытой царским ведомством гостиниц для тех сыновей Израиля, что трудятся на поприще культуры: певцов, рассказчиков историй и легенд, гусляров и рожечников, строителей храмов и мозаичников, а также авторов ученых трактатов о том, как петь, рассказывать истории и легенды, играть на гуслях и рожках, строить храмы и складывать мозаики.

Когда в назначенный срок я явился туда, меня проводили в просторное помещение, где было столпотворение людей, устремлявшихся к вертелу, на котором довольно неопрятный повар вращал барана; тех, кому удавалось оторвать кусок мяса от туши, отталкивали те, кому еще ничего не досталось; вокруг раздавались проклятия и вопли боли. В толпе толкающихся я заметил Иорайю, Иахана и Мешулама, рассказчиков легенд о великой схватке Давида с Голиафом. Каждый из них размахивал костью с ошметками мяса и без разбора колотил ею по голове каждого, кто подворачивался под руку; когда они увидели меня, то стали энергично проталкиваться навстречу, выкрикивая на ходу:

— Пожалуйста, господин, скажи этим зажравшимся сыновьям Велиара, что мы были вызваны как знатоки своего дела в царскую комиссию по составлению Единственно Истинных и Авторитетных, Исторически Точных и Официально Признанных Хроник об Удивительном Возвышении и так далее и что мы имеем право на подаяние ГОспода; некоторые же находящиеся здесь особы, хоть и ученые, но с низменным сознанием, отказываются признать нас, поэтому нам достались только эти старые кости — вчерашние объедки.

Я подтвердил, что Иорайю, Иахана и Мешулама действительно приглашали в царскую комиссию и они рассказывали там историю о великой битве Давида с Голиафом, причем тексты их совпали слово в слово, так что пророк Нафан назвал это чудом.

Тогда Иорайя, Иахан и Мешулам завопили:

— Ну что, господа с нежными голосами и утонченными манерами, жалеющие простым сказителям народных сказаний даже жалкого куска от подаяния ГОспода! Слышали, что мы совершили чудо! Погодите, настанет время, когда Яхве прогонит вас от горшков с мясом, а царские монеты потекут в наши кошельки, ибо все ваши изысканные речи, цветистый язык и выкрутасы никому не нужны, и вам никогда не угодить таким могущественным людям, как пророк Нафан.

Толпа в благоговейном почтении расступилась и пропустила Иорайю, Иахана и Мешулама к вертелу, где они оторвали жирный бараний хвост и по большому куску окорочной части, после чего возвратились ко мне со своей добычей, сели на корточках у моих ног и, чавкая, принялись жадно жевать.

В это время появились два скорохода, выкрикивавшие:

— С дороги, ублюдки! Освободите место, изверги рода человеческого, подхалимы и блюдолизы, для могущественного и благородного Аменхотепа, старшего царского евнуха, поставленного над женами царя, его наложницами и над вдовами отца царя!

Все склонились до самого пола, а многие пали ниц на пыльный пол среди костей и мусора, и вошел блистательный Аменхотеп. Смотритель харчевни почтительно приветствовал его; проходя через зал мимо вертела, Аменхотеп приподнял вышитый край своих дорогих одежд и покачал головой с жесткими волосами, сетуя на вульгарные манеры детей Израиля и на вонь, исторгаемую бараньей тушей; мне он милостиво махнул рукой, приглашая следовать за ним. Мы устроились в отдельном покое с видом на тенистый сад, на столе стояли блюда с разнообразнейшими вкусными кушаньями — там были консервированный молодой лук, и свежий зеленый лук, и нежные сардельки, и грибы в уксусе, и, наконец, гордость повара: ягнячьи глаза, глядящие на нас из прозрачной массы, которую египтяне называют студнем. Смотритель хлопнул в ладоши, и к нам подбежали молоденькие служанки, обнаженные до пояса; когда они ставили перед нами черепаший суп, отличное белое вино из царских виноградников в Ваал-Гамоне, а также молодых, сваренных в масле и запеченных в виноградных листьях голубей и охлажденные в глубине колодцев дыни, яблоки с сыром и чашу темного сладкого вина из сушеного винограда, их нежные груди изящно покачивались.

Аменхотеп вытер губы салфеткой из биссийского полотна и обратился ко мне:

— Обед недурен, не так ли, Эфан?

Я согласился с ним, сказав, что отобедал я с большим удовольствием и что никак не ожидал встретить такое обслуживание и столь превосходную кухню в заведении, подчиненном царскому ведомству гостиниц.

Аменхотеп философски заметил:

— Видишь, Эфан, не все, что делают слуги правительства, бывает убогим и скверным. Если ты хорошо знаком со старшим смотрителем этого заведения и подмазываешь ему руку подобающим количеством монет, то и получаешь наилучшее и будешь обслужен соответственно. Если же полагаться на человеческую добросовестность или же чувство долга, то и обслужат тебя небрежно, если вообще обслужат, и в супе ты обнаружишь песок, в колбасе — волосы.