Штефан Хейм - Хроники царя Давида

— Слова ваши наполняют меня печалью, — сказал я, отпив глоток сладкого темного вина, — разве не должны люди следовать закону, слову ГОспода, учению мудрецов, судей и пророков?

Аменхотеп посмотрел на меня из-под накрашенных век:

— Воистину, Эфан, ты удивляешь меня. Ведь ты исследуешь события близкого и далекого прошлого; неужели ты никогда не замечал, что мышление человека странным образом противоречиво, как и то, что он говорит? Мы словно живем в двух разных мирах: один из них описан в учениях мудрецов, судей и пророков, другой, вроде, нигде не упоминается, но он не становится от этого менее реальным; первый подчиняется закону и слову БОжьему; законы другого нигде не писаны, но их повсюду придерживаются. И да будет благословенно это противоречие духа, ибо благодаря ему человек может делать то, чего требуют от него законы реального мира, и вместе с тем не отказываться от прекрасной веры в учение мудрецов, судей и пророков; отчаянье охватывает лишь тех, кто, осознавая эту двойственность, пытается подогнать действительность под учение. Ибо не существует пути назад в сад Эдемский, о котором читал я в ваших книгах, и никто не может сказать, будто не существовало греха вашего праотца, съевшего плод с дерева познания добра и зла; но люди научились жить с этим пониманием.

— Ваш покорный слуга поражен остротой вашего ума, — сказал я. — Кроме того, вы обозначили самую суть моей работы над Хрониками царя Давида; и моя мысль постоянно раздваивается: я знаю одно, а говорю другое, или говорю то, чего я не думаю, или думаю то, о чем не говорю, или хочу сказать то, о чем не должен думать, или хочу узнать то, о чем никогда не смогу сказать; я мечусь по замкнутому кругу, подобно собаке, которая тщится поймать блоху, укусившую ее за хвост.

Я вдруг запнулся, ощутив неожиданный страх. Аменхотеп же по-отечески заметил:

— Возможно, было бы разумным, Эфан, кастрировать свои мысли. Кастрация доставляет боль лишь однажды, зато потом себя чувствуешь лучше не бывает — спокойным, почти счастливым. И не забывай, что есть множество людей, у которых никогда не возникает крамольных мыслей.

Я неуверенно улыбнулся и, опасаясь еще больше запутаться, без дальнейших церемоний изложил ему свою просьбу: мне необходимо еще раз поговорить с принцессой Мелхолой, расспросить ее о некоторых фактах и событиях; а поскольку Аменхотеп поставлен над женами царя, и над его наложницами, и над вдовами отца царя, я надеюсь, что могу рассчитывать на его помощь.

Накрашенные веки прищурились.

— Ты знаешь, Эфан, что я тебе друг. Однако то, что принцесса Мелхола уже дважды беседовала с тобой, причем без свидетелей, привлекло внимание. Мудрейший из царей Соломон поинтересовался, как могло случиться, что ты не сообщил ему, о чем вы говорили с принцессой. Я объяснил ему, что, наверняка, все, что обсуждалось в ваших беседах, будет отражено в Хрониках царя Давида ; он же сказал, что неизвестно, куда поскачет тот, кто доверяет ослу, а с Мелхолой еще его отец имел проблемы.

Я неотрывно смотрел в свою пустую чашу и задавал себе вопрос: что же на самом деле говорили друг другу царь и евнух.

Аменхотеп сделал знак одной из служанок, чтобы та наполнила мою чашу. И я снова пил сладкое темное вино, вслушиваясь в гортанные звуки голоса египтянина.

— Послушай, Эфан, — продолжал тот, — отгони тень от своей души; может, ангел твоего БОга еще изменит настроение мудрейшего из царей Соломона, или принцесса Мелхола захочет поделиться с тобой своими воспоминаниями. А пока могу предложить тебе кое-что взамен, некий сюрприз, лакомство, которое хороший хозяин предлагает дорогому гостю на десерт.

Аменхотеп грациозно взмахнул руками, таинственно улыбнулся и добавил:

— Ты постоянно занимаешься прошлым, Эфан, сдуваешь пыль с древних табличек, идешь по следам канувших в Лету. Я же хочу повести тебя туда, где ты сможешь увидеть, как творится история, в день сегодняшний.

…То ли от вина, то ли от аромата цветов или от благовония этого кастрированного сына египетской шлюхи у меня кружится голова удивительно сильны его изящные пальцы он сжимает мне руку наблюдая как творится история сквозь дыру в лиственной стене живой изгороди за которой находится занятная парочка БОже мой да ведь мужчина это Адония от кончика носа вверх копия отца своего Давида но ртом и подбородком похожий на начальника лучников к которому некогда воспылала страстью его мать он стонет Ависага… А-ви-сага… и в изнеможении протягивает к ней руки словно она ангел ГОсподень но только из зрелой плоти источающей сок и с глупыми глазами глупым ртом как глупо прийти сюда к глупейшей бабе Израиля и встретить здесь брата царя Соломона но Адония тоже глуп разве мог он быть царем если у него в голове одна только эта сунамитянка это у него от отца но он не Давид тот хоть и не мог противостоять своим страстям и был способен убить ради бабы но никогда не стал бы подвергать опасности свою жизнь как слабоумный сын его который снова стонет Ависага… А-ви-сага срывая с нее покров за покровом и она начинает медленно вращать бедрами отвратительный евнух сдавливает мне руку все что он может испытать это лишь чисто умозрительное извращенное удовольствие наблюдая за усилиями этих немолодых уже любовников освобождающихся от своих одежд о ГОсподи неужели он твое подобие неужели мы все выглядим как этот узкогрудый пузатый и кривоногий сын Израиля стонущий А-ви-сага… от вина аромата цветов и жары мне до тошноты противно смотреть как творится история как бы сдержаться и не извергнуть из себя черепаший суп сваренных в масле и запеченных в виноградных листьях голубей дыню яблоки с сыром слава БОгу рука моя наконец свободна этот вонючий пес прародитель которого остался жить из-за достойной сожаления ошибки когда Яхве истреблял перворожденных в Египте смотри он беззвучно смеется над Ависагой которая опускается на колени и нежно ластится к Адонии он же поднимает глаза горе и стонет и шепчет благодарственную молитву и клянется принести в жертву ГОсподу двух козлят и молодого бычка и снова стонет и опускается на пол и входит в нее узкогрудый пузатый кривоногий сын Израиля и старается ублажить женщину а она извивается и приподнимается царапает его и скулит да нашлет на меня БОг все свои кары и еще больше и еще и еще и еще и еще…

После того как Адония, сын Давида, со слезами расстался с Ависагой, прекрасной сунамитянкой, и каждый из них пошел своей дорогой, Аменхотеп, главный царский евнух, обратился ко мне:

— Я хочу кое-что уточнить, Эфан. Я как-то говорил тебе, что это самая глупая женщина во всем Израиле; но ни одна женщина не глупа абсолютно, ибо даже если ей отказывает разум, то она думает нижней частью своего тела.