Штефан Хейм - Хроники царя Давида

— Мой господин, — сказал я, — посмотрите на мои запястья — они кровоточат, и на ноги мои, кожа с которых содрана до самых костей, и на тело мое, сплошь покрытое кровоподтеками. Меня безжалостно гнали, я бежал рядом с лошадьми, мне давали лишь стакан вонючей воды и такую малость хлеба, какую дают собаке, чтобы она не издохла; а когда я падал от слабости, меня пинали, били, осыпали проклятьями. Моя наложница Лилит, хоть и ехала на моем осле, но над ней всю дорогу насмехались, ее оскорбляли, обзывая словами, какие дочери Израиля кощунственно слушать.

Ванея нахмурился.

— Разве я не приказывал обходиться с Эфаном вежливо, соответственно его заслугам? — повернулся он к начальнику конвоировавшего меня отряда.

— Так и есть, — отвечал тот, — именно так говорил мой господин; мы и обходились с ним, как с персоной опасно грамотной и с сомнительными взглядами.

Ванея приказал развязать мне руки. Он позволил мне подняться, предложил мяса, сладостей и ароматной воды.

— Видишь, как превратно толкуют слуги приказы своего господина, — говорил он. — Но это урок тебе, ибо, как сказано в пословице: «Поучи мудрого, и он станет еще мудрее; поучи праведника, и он станет еще более праведным».

Я придержал свой язык, но про себя подумал: гиена показывает зубы, даже когда улыбается.

— Ну, а теперь, — Ванея жестом приказал всем выйти, — садись-ка на подушки, Эфан, и слушай меня, ибо не из-за прихоти своей велел я искать тебя от Дана до Вирсавии, чтобы возвратить в Иерусалим.

— Слуга ваш весь обратился в слух, — заверил я.

— Если мне не изменяет память, я уже однажды на заседании комиссии говорил, что собираюсь поставить Иоава перед судом. — Ванея поиграл желваками на скулах. — После того как брат царя Адония получил свое, царь Соломон одобрил мое намерение.

— Мудрость мудрейшего из царей несравненна, — подтвердил я.

— И так как Иоав однажды был с тобой откровенен, — продолжал он, — а кроме того, тебе было известно о недозволенных связях Адонии с сунамитянкой Ависагой, но ты ничего мне не сообщил, и в этом ты виновен, я хочу вызвать тебя свидетелем на этом процессе.

Он смотрел на меня так, словно я был мухой, угодившей в сироп.

— Но разве Иоав не признался во всем, чего от него требовали? — спросил я, стараясь казаться спокойным. — Кому при таком обвиняемом нужны еще и свидетели?

— Кому нужны свидетели! — мрачно повторил Ванея. — Признаний у нас за последнее время более чем достаточно. Признаются даже в недозволенных мыслях. Обвиняем в различных отклонениях, групповщине, моральном разложении, заговоре, мятеже — снова сознаются. Народ Израиля перестал даже подвергать сомнению все эти признания, люди только плечами пожимают. Вот до чего дошло наше судопроизводство! А как же быть с законом ГОспода? Поэтому царю и нужен свидетель, чье имя еще не стало объектом издевок у городских ворот, человек ученый и честный.

— Разве свидетель, который выступает пред судом, не должен быть очевидцем предполагаемого преступления или иметь хотя бы сведения о нем из первых рук? — скромно спросил я. — Ибо сказано: «Не лжесвидетельствуй против ближнего своего».

— Я не требую от тебя лжесвидетельствовать, — заявил Ванея. — Все твои показания ты услышишь от меня и добросовестно их перескажешь. Это все, что от тебя требуется.

— Что же это за показания, которые раб ваш должен добросовестно пересказать?

Ванея вызвал своего писца, тот принес несколько глиняных табличек и положил их предо мной. Ванея же взял ароматную тянучку, сунул ее в рот и, удобно откинувшись на подушки, велел мне:

— Читай!

Перед высоким судом и народом Израиля я свидетельствую о следующем:

Прибыв в Маханаим, Давид приказал пересчитать всех людей, что были с ним, и поставил над ними начальников сотен и тысяч, и разделил он свое войско на три боевые колонны: одну под предводительством Иоава, другую — под предводительством Авессы, брата Иоава, третью — под предводительством гефянина Еффея.

И обратился царь к воинам: «Я вместе с вами пойду на битву».

(Хороший ход, если принять во внимание, что последние годы Давид вел войны из своего дворца в Иерусалиме.)

Но народ отвечал ему: «Ты не должен ввязываться в битву. Ты один стоишь десяти тысяч таких, как мы; поэтому лучше, если зажжешь ты наши сердца здесь, у стен города». И стал царь у ворот, а войско его выстроилось по сотням и тысячам. И приказал он Иоаву, и Авессе, и Еффею: «Остерегайтесь поранить молодого Авессалома». И весь народ слышал, что велел царь поберечь Авессалома.

(Даже если предположить, что столь беспощадный человек, как Давид, сделался заботливым отцом своему восставшему сыну, к чему было отдавать такой приказ во всеуслышание? Не было ли это продиктовано желанием заранее доказать свою невиновность в смерти Авессалома?)

Высокому суду и народу Израиля известен исход битвы, состоявшейся в Ефремовом лесу: в тот день пали двадцать тысяч человек из войска Авессалома, и лес погубил больше людей, чем меч. Что же касается Авессалома, то он спасался бегством на своем муле; когда мул забежал под раскидистые ветви огромного дуба, длинные волосы Авессалома запутались в них, и он завис между небом и землей, а мул умчался дальше.

Кто-то увидел это и сообщил Иоаву. Иоав сказал: «Ты видел, так почему же ты не убил его на месте? Я дал бы тебе за это десять серебряных шекелей и драгоценный пояс».

(Естественные в тех обстоятельствах слова Иоава становятся здесь первым пунктом доказательства, что во всем виноват только он.)

Тот человек отвечал Иоаву: «Если бы вы вложили в мою руку тысячу серебряных шекелей, то и тогда я бы не поднял эту руку на царского сына; ибо все мы слышали, что царь приказал вам, и Авессе, и Еффею: „Остерегайтесь поранить молодого Авессалома“».

(Опять подчеркивается невиновность Давида.)

На что Иоав сказал: «А я не могу сдержаться». И взял он в руки три стрелы, и пронзил ими сердце Авессалома, когда висел он на дубе и был еще жив. А десять оруженосцев Иоава окружили Авессалома и били его, пока он не умер.

(При необходимости это тоже будет доказательством вины Иоава.)

И взяли они Авессалома, и бросили его в глубокую яму в лесу, и навалили над ним огромную кучу камней; войско же Авессалома разбежалось каждый к себе домой. Царь Давид, ожидавший у городских ворот, узнал от гонца, что ГОсподь отомстил за него всем, кто восстал против царя, и что юный Авессалом мертв; тогда Давид поднялся в комнату над воротами, и плакал, и метался, причитая: «Сын мой Авессалом! Сын мой, сын мой Авессалом! БОг свидетель, я хотел бы умереть вместо тебя, о, Авессалом, сын мой, сын мой!»