Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, февраль

– Скажи, что за человек Дорофей Дормидонтыч?

– Справный хозяин, дела ведёт толково. В противузаконном чем замечен мной не был.

– Ну, прям не человек, а ангел, – Василий Михайлович продолжал стучать по столу.

– Ангел – не ангел, – засопел обиженный околоточный, – но худого за ним не замечал.

– Когда ты его видел в последний раз?

– Вообще—то здесь штука странная приключилась, – посерьёзнел Синицын. – Видел я его дня три—четыре тому…

– Три или четыре? – перебил Орлов.

Околоточный задумался.

– В четверг его видел, а значит, пятый день пошёл, – Синицын загибал пальцы, что—то тихонько шепча, – да, точно в четверг. Уже и фонари зажгли, значит. Вечером его встретил. Все, говорит. Василий, это меня так зовут, продаю я своё заведение, пора расширять дело, засиделся, говорит, я в трактире.

– Значит. Это было в четверг?

– Так точно.

– Ничего не путаешь?

– Никак нет, в тот день я драчунов в Татарском переулке разнимал, – и Синицын посмотрел на сжатые на эфесе руки, что даже Жуков улыбнулся, представив, как околоточный, разнимает дерущихся. Затрещина одному, другому и нет желания драку продолжать.

– О чем ещё говорили в тот вечер?

– Так сказал, что скоро его земляк тут новым хозяином обоснуется. Ещё сказал, что серьёзный человек, с семейством. Сейчас не помню, но вроде бы с сыновьями.

– Что за странность, о которой ты упомянул?

– Обычно Дорофей Дормидонтыч предупреждал об отъездах, а тут с того дня так и не объявлялся.

– И никто не заявлял?

– А кому заявлять? Бобылём живёт, правда, говорят, со своей работницей живёт, так вот она мне и жаловалась, что как уехал Дорофей Дормидонтыч. Так носа и не кажет.

– Кто ж сейчас там за старшего?

– Так она, Мария.

– Живёт где она?

– При трактире.

– Понятно.

– Семён Иволгин что говорит?

– Тот только плечами пожимает.

– Сам что думаешь?

– Не знаю, – Синицын не выразил на лице никаких чувств, – дело мужицкое.

– Раньше он исчезал таким макаром?

– Не замечал.

– Вот что, Василий, – штабс—капитан прекратил стучать по столу, – придётся тебе проехать в прозекторскую Александровской больницы, что на Фонтанке, и там взглянуть на одного человека.

– Неужто, – и Синицын умолк.

– Не исключено.

Околоточный покачал головой.

– Хороший был человек.

– Не хорони, пока не распознаешь.

– То—то и оно.

С помощником пристава встречаться не хотелось, но пришлось проявить учтивость и откланяться. Никогда не знаешь, когда следующим разом придётся посетить 1 участок Петербургской части. Может, коллежский регистратор, не сподобившийся стать гвардейским, ну, на крайний случай, армейским офицером, затаит обиду. А такое хуже всего, в глаза будет улыбаться, клясться, что все исполнит, а за спиною позабудет или козни начнёт творить.

Трактир, в отличие от близ лежащих домов, выглядел чужеродным: недавно крашенный с крышею, покрытою железными листами, не иначе детская новая игрушка. Над входом сияла вывеска, выведенная каллиграфическими буквами «Ямбургъ», видимо, заказанная у хорошего художника или имеющего стол в трактире.

Штабс—капитан и его молодой спутник постояли некоторое время на улице перед входом, люди, спешащие по делам, не отказывали себе в удовольствии зайти в заведение.

– Верно, хозяин поставил на широкую ногу и кормит, наверное, отменно, что заходят и заходят, – подметил Жуков.

– Тогда зачем искать покупателя и продавать столь прибыльное заведение? – удивился Орлов.

– Чужая душа – потёмки.

– Верно, подметил. Я вот не знаю порой, что от тебя ожидать, не то, что от едва знакомого человека.

– Ну, вы сказали, – насупился Миша, хотя обида была показная. Невозможно сердиться на Василия Михайловича, он хоть порой и несправедлив, слова говорит неприятные. Но это только на первый взгляд. Далее оказываются правильными и совсем не с подковыркой сказанные, а чтобы упредить некоторые вбаламушные поступки младшего помощника начальника сыскного отделения. – Может, не все чисто с эти трактиром?

– Возможно, – произнёс Орлов и направился в трактир.

Три ступеньки крыльца были посыпаны песком, чтобы посетитель не поскользнулся, перильца вели верх, чтобы легче сытому было спускаться. Над самим крыльцом навес, поддерживаемый двумя резными столбами.

В зале чисто, столы почти все заняты. Приятный запах варённого и жареного мяса, не перегорелого лука, как в иных заведениях, а слегка томлёного, так и тянет взяться за ложку.

– Может… – начал Миша.

– Мы сюда не за эти пришли, – отрезал штабс—капитан, – любезный, – Василий Михайлович обратился к высокому лет под тридцать мужчине в красной рубахе, подпоясанной синим с кистями поясом.

– Я вас слушаю—с.

– Где мне бы хозяина найти?

– Извините—с, с каким вопросом изволите—с к нему?

– Любезный, – Орлов смотрел, не мигая, на молодца и повторил уже твёрже. – Мне нужен хозяин.

– Нету—с.

– Когда он вернётся?

– Нам не докладывают—с.

– А ты, видимо, Семён Иволгин?

– Ваша правда—с, – удивился молодец.

– Надо с тобою поговорить и желательно без свидетелей.

Взгляд Семена стал серьёзным, и глаза прищурились, он хотел что—то сказать, но штабс—капитан поманил его пальцем поближе, шепнул что—то на ухо и Иволгин послушно произнёс не заискивающим, а вполне нормальным голосом:

– Следуйте за мною, господа.

Он провёл сыскных агентов темным коридором в маленькую комнатку. Где стояла одна кровать, большой кованный железом сундук и образ Господа в углу.

– Извините, что не предлагаю присесть, но сами видите, – он развёл руки в стороны.

– Мы не рассиживаться пришли.

– Такие люди по пустякам не приходят, – с пониманием сказал Иволгин.

– Верно, подметил, – Василий Михайлович внимательно смотрел на Семена, но тот не проявлял никакого беспокойства и волнения. – Куда уехал Дорофей Дормидонтыч?

– Извиняюсь, но он мне не докладывает об отъездах. Лучше у Марии спросите, она больше меня знает.

– И у неё спросим. Как фамилия Марии?

– Тоже Ильешова. У них почти вся деревня носит эту фамилию.

– Понятно. Значит, не знаешь, куда он уехал?

– Не знаю, да это мне и не к чему.

– Хорошо, тогда. Может, скажешь, когда он уехал.

– Это, пожалуйста, с прошлого четверга я его не видел.

– И часто он так отлучался?

– Бывало, – кивнул головой Семён. – Но Мария всегда знала насколько и куда. А ныне и она не знает. Даже к околоточному Синицыну бегала.

– Ну, а он?

– Только отмахнулся и над Марией посмеялся, что, мол, дело мужицкое, плоть потешит и вернётся.

– Сам, что думаешь?

– Наше дело в зале обслуживать да за порядком следить, а думать? Это пусть хозяин либо Мария.