Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, февраль

– Я ж не о нем, дурья твоя башка, – попытался сгладить сказанное Миша, – я ж о злодеях, что по Петербургу шныряют в поисках добычи.

– А—а—а, – протянул Никанор, – а то я уж про Ефимку подумал.

– Вот это зря, не надо в человеке видеть только плохое, – Жуков повторил слова Путилина, когда—то сказанные отчитывая младшего помощника. Вдруг неожиданно и пригодились.

– Не, это я так, – в оправдание произнёс дворник, – не уследишь же за каждым.

– То—то и оно, что порой не видим честного человека, а подозреваем в нем только преступника, – опять вырвались слова Ивана Дмитриевича. – Ещё что о нем скажешь?

– Ни плохого, ни хорошего больше не скажу, – начал уклончиво вести разговор Никанор, почувствовав в словах Жукова недосказанность, а ручаться за жильца? Не такое праведное дело, а вдруг он, в самом деле, что—то натворил. Потом твои же слова тебе же в укор поставят, а дойдёт до хозяина, а он в таких делах не пытается разобраться, откажет от места и на улицу выставит. Нет, здесь надо блюсти в первую очередь себя, а уж опосля какого—то там Ефимку, с которым перекинешься парой слов, да и то «здравствуй» да «прощай».

– Значит, ни с кем он здесь в доме дружеских отношений не ведёт?

– Не ведёт.

– И в четверг точно помнишь, что пришёл с двенадцатым ударом колокола.

– Точно так, когда на Никольской колокольне звонят, хорошо слышно.

– Тогда, пожалуй, – Миша понялся со скамьи, – больше вопросов не имею, но если что, – Жуков погрозил указательным пальцем, – сразу в сыскное.

– Непременно, – Никанор приложил руки к груди, – барин, непременно, к Вашему Благородию…

Возвращаясь в сыскное, Жуков задумался, да так, что хотел взять извозчика, но до Большой Морской о нем и не вспомнил. Все тревожил вопрос: где же был Ефим Перегудов до полуночи в день убийства? Ведь судя по времени, когда в последний раз дворник видел Морозовых, а это десять пополудни. Тогда мог поспеть к двенадцати, то есть к закрытию дверей. А если дворник видел семейство в одиннадцать?

Все равно стоит проверить, рассуждал Жуков. Теперь предстоит узнать в артели или в других местах, когда они закончили работу, с кем уходил Ефим, куда пошёл, кто его последним видел, в общем, многое надо ещё узнать. И обязательно показать дворнику из дома госпожи Пановой Перегудова.

Миша очень удивился, когда протянул руку и увидел перед собою резную дверь, ведущую в сыскное.

Когда прибыл из Обуховской больницы только помощник пристава Андреев, Василий Михайлович понял, что дело, наверняка, раскрыто, маленький свидетель рассказал все о преступнике, которого, видимо, знал и поэтому поиски едва заметных следов, что успел оставить преступник, пригодятся участковым полицейским. Поэтому Орлов не ретировался сразу, как ему передал указание Путилина ротмистр, а объяснил и показал, что нашёл. Занесли в протокол, только после этого Василий Михайлович позволил себе уехать по делам службы.

Надворный советник Соловьёв отбыл ранее, агенты решили, что им вдвоём показывать одно и то же не очень разумно, когда дел и так невпроворот.

Доктор Мазуркевич проживал в начале Большого проспекта Петербургской стороны в деревянном доме, который он приобрёл недавно, как только позволили средства. Здесь же он принимал больных. Адрес Василий Михайлович выписал себе сразу, как только узнал, что доктор с помощником заверили духовное завещание трактирщика Ильешова.

В дом вели два входа – на одном висела деревянная табличка с краткой надписью большими буквами «Доктор Мазуркевич», на втором маленькая бронзовая с буквами в завитушках «Мазуркевич Фёдор Дмитриевич».

Штабс—капитан не стал раздумывать, а направился к двери с маленькой табличкой, на половину дома, где проживал сам хозяин.

Повернул два раза за рычажок справа от входа. Внутри раздался глухой звон колокольчика. Через минуту дверь открыла женщина с рыжими волосами лет тридцати с большими глазами и вся в веснушках.

– Добрый день! – произнесла она довольно приятным голосом.

– Я к Фёдору Дмитриевичу по личному вопросу.

– Прошу, – женщина пропустила Василия Михайловича в коридор, приняла от него пальто и головной убор, – подождите, я доложу о вас.

Видимо женщина привыкла к неожиданным визитам людей, которые не представлялись, а сохраняло своё инкогнито, ведь не всегда есть повод выставлять болезни напоказ, иной раз необходимо хранить тайну.

Через несколько минут в гостиную вошёл грузный человек лет пятидесяти с лысой головой. На толстом носу нелепо смотрелось пенсне, казавшееся до того маленьким, что приходило в голову мысль «одолжено у ребёнка».

– Чем могу быть полезен? – произнёс доктор.

– Чиновник для поручений начальника сыскной полиции штабс—капитан Орлов, – представился Василий Михайлович.

На лице доктора появилось недоуменное выражение, словно он не мог понять, зачем сподобилась сыскная полиция потревожить его.

– Очень приятно, господин Орлов, но я не совсем понимаю цели вашего визита?

– Фёдор Дмитриевич. Я прошу прощения за вторжение в ваш дом, но, увы, оно связано с прискорбным событием, происшедшим на днях.

Доктор указал рукою Василию Михайловичу, чтобы тот присаживался.

– Благодарю!

– Я внимательно вас слушаю.

– Фёдор Дмитриевич, вам знаком некто Ильешов?

– Дорофей Дормидонтыч?

– Совершенно верно.

– А как же! Года три тому я лечил его… – доктор, словно споткнулся, но продолжил, – жену…

– Марию?

– Вы её тоже знаете? – удивился Мазуркевич, потом ударил себя по лбу. – ах да, вы же из сыскной.

Штабс—капитан улыбнулся.

– После этого случая Дорофей Дормидонтыч захаживали ко мне…

– С Марией?

– Нет, с отцом Иосифом из церкви Преображения Господня.

– Как часто?

– Не скажу, что часто, но раз—другой в неделю бывали.

– Не могу настаивать. Но, увы, служба дает мне право спросить, чем вы занимались?

– Ничем предосудительным, – доктор улыбнулся. – Тем более противозаконным.

– Я проявляю не праздный интерес.

– Понимаю. А вы говорили с Отцом Иосифом и с Дорофеем Дормидонтычем?

– Только с отцом Иосифом.

– Неужели он промолчал? – На вопрос Мазуркевича штабс—капитан ответил молчанием. – За бутылкой вина, вы не подумайте, что мы собирались ради этого, нет, бутылка вина была только на столе, а вели бесконечные разговоры об истории, об ошибках, ну и так далее. Понимаете, когда события произошли и известны последствия и при том мы, как—никак, более просвещены, чем наши предки. Вот в такой ситуации легко судить и даже осуждать.

– Я согласен с вами.

– Господин штабс—капитан, давайте откровенно, я, как врач, привык смотреть в лицо болезням, а не прятаться в стороне, так и здесь хотелось бы знать цель вашего визита более точно, нежели наша беседа.