Вильхельм Муберг - Ночной гонец

В церковной шестерке [38] Церковная шестерка — церковный совет, состоявший из шести человек. Избиралась общиной и являлась своего рода полицией нравов в шведской деревне. Церковная шестерка определяла наказание лицам, провинившимся против нравственности, — женщинам непристойного поведения, тем, кто спал или разговаривал в церкви, напивался без меры на празднествах и т. д. Провинившийся, как правило, должен был уплатить пеню либо стоять во время воскресного богослужения на позорном помосте, сооруженном в церкви специально для этой цели. люди добросердечные, они пожалели бедняжку Карин и позволили ей безнаказанно промышлять блудом возле постоялого двора в Бидалите, наказав только не вызывать раздоров. Когда Угге принес четверик ржаной муки в лачугу Габриэля, вся семья сидела голодная. Карин Ярочка поскорее затопила печь.

— А другой четверик?

Ни это Угге ничего не ответил, а Сведье не хотел допытываться; он никогда не спрашивал, как звать пособников и утайщиков Блесмольского вора и деревне. Сюда, в землянку, приходил только один из них — бродячий швец Свен.

Угге натопил жарко печь, сгреб в кучу уголья и замесил тесто. Потом он посадил хлебы и стал присматривать, чтобы они не сгорели. Управившись, он сказал, что хлеб удался на славу.

Свежий ржаной хлеб появился в землянке, и дух от него шел добрый, сладкий. Все нутро землянки наполнилось теплым струящимся запахом. Он приятно щекотал ноздри, и Угге жадно вдыхал хлебный дух. Добрый хлеб на столе!

А Сведье беспокойно ворочался в углу на своей постели. Запах теплого хлеба сладок, но не для того, кому достается один только запах. Больше года не едал он хлеба из чистой ржаной муки. У него была своя рожь, посеянная своими руками на своей земле. Эту рожь убирали теперь чужие руки, и хлеб из нее насыщал брюхо злодеев.

Крестьянин сеет, а душегуб снимает урожай, неправду творят под солнцем. Но солнце продолжает идти своим путем с востока на запад, слева направо, а Сведьегорд поставлен посолонь, и правда опять свое возьмет.

Угге отломил краюху дымящегося хлеба и принялся усердно жевать. Он жевал и глотал, и глаза его блестели. Блесмольский вор наслаждался сладким соком хлеба и чувствовал себя настоящим барином. А этого балбеса Сведье, который однажды побрезговал краденым хлебом, он больше не станет потчевать. Такого привереду, который и есть-то ленится, угощать нечего.

Запах свежего хлеба душил Сведье, обжигал ему нутро.

Во рту и в горле у него все еще оставался вкус мякинного хлеба. Зубы привыкли жевать хлеб пополам с соломой, корой, мякиной, вереском, орешником. Сухой мякинный хлеб застревает во рту, словно пыль на гумне, колет, точно иголки. Медленно переворачивается жвачка во рту; жуешь, жуешь, а глотать ее все равно трудно. Мякинный хлеб колет рот, словно колючки. Все глотаешь, глотаешь и глотаешь, а упрямая жвачка не лезет в глотку, застревает во рту. Хлеб этот нежеланный, недобрый, протолкнешь его в глотку, так пеняй на себя. Жвачка дерет горло, оставляет саднящие царапины. Пожуешь немного и глотнешь воды, чтобы непослушная жвачка прошла в желудок. И все равно тебя обманет этот негодный, коварный хлеб: брюхо он набивает, а силы телу не дает.

Этот недобрый, горький хлеб достается теперь честному крестьянину по закону. А мягкий, сладкий, пахучий хлеб из чистой муки беззаконно достается вору.

От краденой еды Сведье тошнило. Это еда не для здоровых телом.

— Ты что, с голоду помрешь, а ворованный хлеб есть не станешь? — спросил его Угге однажды.

В тот раз Сведье ему не ответил. Теперь он лежал, влыхая теплый соблазнительный хлебный запах, и отвечал сам себе: «Тот, кто может дотянуться до еды руками, еще ни разу не помер с голоду. Если нельзя откусить честно заработанный кусок, то станешь воровать, лишь бы насытиться». Случись ему вовсе потерять рассудок, он стал бы рвать пищу в беспамятстве, словно волк. Если бы он обезумел от голода, то стал бы красть; где уж тут отличить правду от неправды, тут и украсть не грех, лишь бы избавиться от голодных мук.

Но такой час для него еще не настал.

— Славный хлеб! — пробормотал, чавкая, Блесмольский вор. — Тает, будто мед во рту.

— Пойду огляжу силки на болоте, — сказал Сведье.

— Ступай! — ответил Угге.

Землянка наполнилась хлебным запахом. Все нутро ее заполнил хлебный дух. Она была полна пахучим хлебом с пола до потолка, и в ней оставалось место только одному человеку — тому, кто ел хлеб.

Сведье поднялся. Он поставил новые силки на болоте, нужно пойти взглянуть на них.

— Стало быть, ты не хочешь есть? — спросил лесной вор, перестав на минуту жевать.

— Не твоя забота, — огрызнулся Сведье. — Ведь уговор был не лезть друг к другу с расспросами.

И тут-то Угге спросил неторопливо:

— Отчего ты не ешь? Ведь это твой собственный хлеб!

— Мой хлеб?

— Да, из твоего зерна.

— Нынче фохт снимает мой урожай!

— Но мешок-то взят у батрака фохта. Он привез на мельницу помол со Сведьегорда.

— Черт бы тебя побрал! — воскликнул Сведье.

— И зерно то твое, и хлеб твой, Сведьебонд!

— Ах ты бесово отродье!

— Пусти, чертушка, пусти, тебе говорят!

— Чего ж ты сразу не сказал, что зерно с моего поля?

— А тебе что, хлеба отведать захотелось? Так ведь он краденый.

— Ты знал, что мука моя?

— Ты же не желаешь есть краденое. Стану к потчевать этакого привереду!

— Так ты неспроста пошел на мельницу?

— Ясное дело, я проведал про воз с зерном. Угадать нетрудно. Да пусти же меня!

— Шутки вздумал шутить со мной?

— Я крал для себя. Что мне за корысть неволить тебя есть хлеб, который и приволок на своем горбу?

Сведье разжал руки и выпустил Угге. Потом бросился к печи, схватил ломоть свежеиспеченного хлеба и жадно впился в него зубами.

Блесмольский вор широко ухмыльнулся, обнажив лошадиные зубы. Ловко он обделал дельце: Сведьебонд ест краденый хлеб!

Теперь-то Угге мог точно сказать: лентяй этот Сведье, каких свет не видывал. Целый воз его собственного зерна лежал на сутарекульской мельнице, а он и не подумал раздобыть муки хотя бы на одну выпечку и сидел в лесу без хлеба. Его товарищу пришлось одному тащить для него его же собственный хлеб и пихать ему в рот. Сведьебонд даже не потрудился пособить ему, и Угге должен был один нести тяжелый мешок через весь лес. Не годится так поступать, когда живешь вместе. Он ведь попросил его однажды: «Пойдем, поможешь мне». А Сведье и не подумал. Этому лежебоке лень идти ночью в деревню, а по лесу гонять — это он может. С какой же стати Угге теперь еще должен упрашивать этого лентяя есть хлеб?

Сведье почти не слушал, да и отвечать не мог, — рот у него был набит хлебом, он все ел и ел.

— Однако ты не брезгаешь и краденым! — сказал Угге. — Сам теперь видишь — бывает кража справедливая, только нужно знать, у кого красть.