Вильхельм Муберг - Ночной гонец

Однажды, когда Ботилла напилась зелья из корня белены и ее щеки снова заполыхали, как алый цвет шиповника, она пошла в лес. Судорожно сжимали ее пальцы узелок, завязанный на переднике, в котором спрятала она кроваво-ржавое железо.

Человек из леса не пришел к ней, и она сама пошла к нему.

Девица сидела на можжевеловой пустоши, среди кочек, поросших отцветающим вереском. В этот промозглый осенний день она забрела на пригорок с чахлыми, редкими кустами можжевельника, где тощую землю прикрывал лишь колючий вереск. Но в груди у нее расцветала надежда, что сбыться желанию поможет железный гвоздь, который она прятала в переднике. Она стискивала в руке гвоздь и молила, чтобы суженый пришел к ней на свидание тотчас, немедля, прямо сюда. Ока не взывала ни к какой силе, ни к всевышнему. Она думала о господе боге, но не называла его имени.

Тот, кого она звала, хоронился где-то здесь, в лесу. Она слышала, как меж деревьев раздавался ее зов. «Иди ко мне!» — неслось от дерева к дереву, и лес подхватывал клич: «Иди ко мне!». Ее зов летел к нему сквозь гулкие лесные чащи, а птицы разносили этот зов по всему лесу.

Она ждала. Сперва она вышла на полянку, опутанную стелющимся по земле, обтрепанным вереском, среди которого подымались чахлые, низкорослые кусты можжевельника, топорщившие колючие ветки. Но ей хотелось бы найти зеленую луговинку, поросшую цветами и травой, мягкую и удобную, как постель. И вдруг она очутилась в зеленой роще, где земля расстилалась зеленым ковром. Глаза у нее были зоркие, к она примечала каждую травинку в этой роще. Она присела на пригорок, покрытый белыми и красными цветами. Теперь вокруг нее росли не колючие кустики отцветающего вереска, а яркие и пышные цветы. Тут были распустившиеся синие колокольчики, белые цветы камнеломки, росянка и чабрец. В этот тусклый осенний день здесь цвели цветы, которые покрывают луга в жаркие дни и растут в лесу только в летнюю пору. И чудесную же луговинку отыскала она для себя в лесу! Вряд ли можно найти место краше в такой хмурый день по осени. Было тут не зябко, а тепло и приятно, как вечерней порой в сенокос.

На луговинке пахло, словно в огороде, и Ботилла радостно вдыхала этот запах. Здесь буйно разрослись тмин и купырь, которые, словно громадные деревья, возвышались в лесу из цветов. По запаху чувствовалось, что тмин созрел и его уже можно было собирать и сушить. Но семя купыря еще не поспело и отливало белизной. Повсюду были цветы: пламенел царский скипетр, распускался шиповник. Здесь же разрослись шалфей и очанка, будто их вырастили на грядке. Ну, каких цветов ей еще надо?

Давным-давно умолкшие птицы снова защебетали на ветвях и макушках деревьев. И, словно в погожий теплый вечер, закуковала кукушка. Вокруг стоял гомон, точно в июньский вечер, когда заливается каждая пичужка и из каждого куста слышатся то рожок, то свирель. Ботилла радовалась красоте и запахам цветов, ей пили птицы и на душе у нее полегчало. Луговинка постелила девице тихую зеленую постель, ее губы улыбались, а щеки горели как маков цвет.

И тут сбылось ее желание.

Он вышел из кустов совсем нежданно. Шагнул к ней на зеленую луговинку. С первого взгляда она даже не признала его. В глазах у нее зарябило, и она не сразу разглядела его лицо. К тому же он изменился, и она только по голосу поняла, что это он.

Видно, ей все еще было страшно оттого, что она видела его очень смутно. Она никак не узнавала его глаз, которые ей так хотелось увидеть. Но он сказал:

— Не бойся! Мы обручены! Я твой суженый!

Тут она сразу успокоилась, и страха как не бывало.

— Я твой суженый!

Он подошел к ней, и они легли на траву. Они почти не говорили. По чести и уговору легли они на землю среди раскрывшихся цветов, и она положила ему на плечо голову, как повелось у них с той самой поры, когда они отпраздновали обручение. Опять они были вместе. Они лежали на пахучем ложе из трав и цветов, под зеленым пологом деревьев, и в лесу пели им птицы, которые уже давно в эту пору не поют: «Обрученные! Неразлучные! На веки вечные!»

Безбоязненно покоилась Ботилла головой на руке жениха, ее суженого.

— Не бойся! Я твой!

Ее охватила сладкая истома, и она вся трепетала. Душой она была как в раю. Пусть бы так на веки веков!

«Обрученные! Неразлучные! До гробовой доски!»

Они задремали.

Когда Ботилла проснулась, он уже ушел от нее. Рядом с ней никого не было. Там, где только что лежала его рука, топорщился пучок колючего вереска. Земля под ней была твердая и голая, а вокруг, между чахлых кустов можжевельника, желтели прядки прелой, увядшей травы. Ни птиц, ни цветов. Она лежала на открытом пригорке в можжевеловой пустоши среди отцветающего вереска, и промозглый осенний день с серыми тучами стоял над лесом.

Второпях вернулась она домой, по-прежнему сжимая в руке железный гвоздь, спрятанный в переднике.

Мать уже хватилась Ботиллы — дочь куда-то запропала, хотя ее никуда не посылали. Матушка спросила дочь, где та была.

— В лес ходила, матушка.

— Чего ты там не видела?

— Хотела побыть одна, дорогая матушка.

— Гуляла бы ты поближе к дому. В лесу недолго и заплутать.

Ботилла не могла сказать, что ходила по ягоды: она не брала с собой кузовка, да и ягоды уже сошли, и только подмороженная брусника осталась на кочках. Не могла она сказать, что ходила присмотреть за скотиной: ведь коров больше не пасли на выгонах. Потому она ответила только:

— Хотела побыть одна.

Отцу с матерью пришлось довольствоваться этим ответом. Однако отец все же посоветовал:

— В другой раз не ходи так далеко!

Он мог бы ее спросить, почему она бродит по лесу без дела, без причины. Но Ботилла была всегда послушной и покорной дочерью. С тех пор как она подросла, ее почти не наказывали. И в девушках держала она себя достойно и в строгости и наказывать повода не давала. Родители не знали с ней ни забот, ии печали. Староста видел, что дочь уважает и почитает его, как и должно уважать и почитать заботливого отца, который любовно оберегает свое дитя и желает ему добра. Строгие отцы требовали, чтоб дети всегда находились под их родительским оком, даже когда они были совсем взрослые, как Ботилла, но если уж ей хотелось погулять в лесу, развеять там свою печаль, то не мог же он отказать в этом родной дочери. Правда, в лесу она намается, и уж тогда мало проку будет от нее в усадьбе, да и мало ли что может с ней там случиться!

Поэтому староста сказал дочери:

— Не забредай-ка далеко!

— Не стану, батюшка.

И больше о том речи не было.

Ботилла не промолвится, что приключилось с ней на лесной прогалине. И кого она там повстречала, останется ее тайной, которую она никому не откроет.

Не испугалась девица, когда, проснувшись, не услышала пения птиц и не увидела вокруг распустившихся цветов. Не стала тужить, что видит лишь голую колючую кочку, на которой только что лежала его рука. Не печалилась, что суженый сгинул да пропал.