Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая

Эстер взяла отпуск, на неделю. Они принимали по два-три поезда в день. Врачи и волонтеры, на кухне, валились с ног. Эстер захватила в Венло черновик диссертации, но даже не открыла первую страницу. Рукопись перекочевала обратно, в ее шкафчик, в госпитале. Женщина потерла глаза, стоя над спиртовкой:

– Тетя Юджиния меня в Лондон приглашала, но я мальчиков редко вижу, не хочется уезжать… – разрешения на вывоз детей бывший муж не дал, как и не подписал религиозного развода. Раввин Эсноги вздохнул: «Госпожа Мендес де Кардозо…»

– Горовиц, – в очередной раз поправила его Эстер. Раввин кивнул:

– Простите. Мы ничего не можем сделать. Голландия светское государство. У нас нет, как бы это сказать, рычагов давления на вашего бывшего мужа. Мы разослали письмо, в европейские общины, в Америку. Люди узнают о его поведении… – Эстер подняла бровь:

– Мой бывший муж последний раз посещал синагогу на нашей свадьбе. Тогда он провел в здании ровно полчаса. Не думаю, что его интересует мнение евреев о его образе жизни… – новый брак бывшего мужа не мог служить основанием для получения развода. Раввин заметил:

– Если бы у нас появилось свое государство, еврейское, основанное на законах Торы, мы могли бы посадить господина Мендеса де Кардозо в тюрьму и держать его в камере, пока он не согласится подписать развод… – Эстер поймала себя на том, что хищно, нехорошо улыбается.

В Венло, ожидая очередного поезда, они с тетей Юджинией сидели в приграничном кафе. Шлагбаум перегораживал дорогу, над будками развевались черно-красные флаги со свастиками. Эстер дернула головой в сторону Германии:

– Я говорила с местными евреями… – женщина помолчала, – они видели, как горела синагога, в Калденкирхене, с другой стороны границы. Здесь всего полторы мили… – она отпила кофе: «Аарон писал, из Праги, что в Берлине двенадцать синагог сожгли. Немецкие евреи пытаются через Маас перебраться, ночью, но голландские солдаты по ним стреляют… – в кафе было пусто, радио наигрывало джазовую песенку.

Эстер заправила за ухо светлый локон:

– Хорошо, что хотя бы детей удалось вызволить, тетя Юджиния. Чем все закончится? – леди Кроу взяла ее за руку: «Милая, может быть, денег ему предложить?»

– Дело не в деньгах, – мрачно отозвалась Эстер, – Давид, обеспеченный человек, и у нее… – Эстер запнулась, – богатая семья… – тетя Юджиния помялась:

– Дядя Виллем и его жена очень переживают. Им неудобно… – Эстер подняла руку:

– Тетя Юджиния, суд вынес решение, что мальчики должны жить с отцом, когда он находится в Европе. В нееврейском доме, среди католиков… – Эстер отвернулась: «Я не хочу о нем говорить».

Она сидела на подоконнике, глядя на тихую, сумрачную набережную. По каналу медленно шла баржа. Ночью, после срочного кесарева сечения, ее старший напарник, доктор де Грааф, велел: «Иди спать. Кажется, никто до утра родить не должен. Отдохни немного». Эстер, с удовольствием, легла на диван, закутавшись в шаль. Она проснулась от запаха кофе и выпечки:

– Семь утра, – подмигнул ей де Грааф, – три часа ты отдохнула. Пора на обход.

День, к радости Эстер, оказался спокойным. За обедом, в столовой для врачей, она успела написать два листа диссертации. Эстер защищалась после Песаха, в Лейденском университете, на кафедре женских и детских болезней. Кафедру эпидемиологии, которой заведовал бывший муж, Эстер обходила стороной.

Она выбралась в Гаагу, в американское посольство. Ее принял консул. Дипломат сказал Эстер, что Соединенные Штаты Америки не могут помочь в ее положении:

– Вы, миссис Горовиц, можете хоть завтра сесть на лайнер в Роттердаме, – консул предложил ей хорошо заваренного кофе и печенья, – однако мы не оформим гражданство и не выдадим визы вашим сыновьям без разрешения… – он помолчал, – бывшего супруга. Таковы правила. Мы не хотим неприятных инцидентов, судебного разбирательства… – голубые глаза Эстер подернулись холодком: «Я понимаю».

От печенья она отказалась. В последний год Эстер ела, как придется, на ходу, сбросив почти двадцать фунтов. Во время процесса она жила на кофе и сигаретах. Эстер не хотелось обедать или ужинать. Она думала пройтись по магазинам, и купить новые платья, но пожимала плечами:

– Зачем? На работе я в халате, а дома, кроме няни и детей, меня никто не видит.

Деньги можно было отложить, а не тратить, что Эстер и делала.

Она достала письмо от отца. В Америке все было в порядке. Аарон пока жил в Праге, и, кажется, не намеревался больше посещать Германию:

– Впрочем, после депортации ему и визы не дадут, – писал доктор Горовиц:

– Меир в столице, но часто навещает Нью-Йорк. В ближайшее время он никуда не собирается, и хорошо, что так. Мэтью передает тебе привет. Он все еще не женился… – Эстер опустила конверт на колени, приоткрыв форточку. Щелкнув зажигалкой, она поежилась от сырого ветерка:

– Папа меня еще во время оно хотел за Мэтью замуж выдать… – усмехнулась Эстер, – я школу не закончила, а он намекал, что Мэтью одиноко, в Вест-Пойнте. Он мой ровесник, двадцать шесть. Звание майора получил… – Эстер привыкла относиться к Мэтью по-родственному. Она выпустила дым:

– У меня двое детей на руках, и я не могу выйти замуж за еврея, пока мамзер упирается… – Эстер сказала тете Юджинии:

– Дело не в деньгах. Его раздражает, что я осталась в Голландии. Он мечтает получить полную опеку над мальчиками, и забыть обо мне, тетя. Как будто меня не было… – Эстер потушила окурок. Телефон зазвонил, она зевнула:

– Четыре часа дня. Два часа продержаться… – она подняла трубку:

– Родильное отделение, доктор Горовиц… – Эстер ахнула:

– Не ожидала тебя услышать! Нет, нет, я очень рада… – она потянулась за блокнотом:

– Отель «Европа», на Амстеле. Знаю, конечно… – она насторожилась. Со двора доносилась сирена кареты скорой помощи:

– В семь вечера я не смогу… – Эстер соскочила со стола, – мне надо забежать домой… – она сунула ноги в туфли:

– В девять, в ресторане… – женщина, внезапно, рассмеялась:

– У нас красивый город, а ты здесь в первый раз. В музей сходи. Все, меня зовут, до вечера… – де Грааф просунул голову в дверь:

– Всего лишь ложный круп, а крика, будто чумного больного, привезли. Прости, – спохватился коллега:

– Мамаша сама ребенок, рыдает. Ты с ними хорошо управляешься… – Эстер кивнула. Кое-как пригладив светлые волосы, она вышла в коридор.

Элиза сидела, зажав руки между колен, глядя на высокую, окрашенную в белый цвет кроватку. В палате было тепло, узкая койка для матери стояла у стены. Ей принесли горячего молока и свежего, вкусного хлеба. На тарелке лежали масло и сыр. Пережевывая бутерброд, Элиза тихо урчала, отрывая зубами куски. Девушка поняла, как проголодалась. Измерив Маргарите температуру, дочь оставили в смотровой комнате, для процедур.