Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая

– Стивен смеялся… – Тони слушала красивый, низкий голос кузена, – смеялся, что у нас давно автомобили, самолеты, подводные лодки, а в Банбери до сих пор держат арабских скакунов. Потомков лошадей, купленных в прошлом веке. Виллем хорошо в седле держится, я помню… – по воскресеньям де ла Марки, и Джованни с Лаурой ездили к мессе, в Ораторию, в Оксфорде. Тони с братом попросили разрешения у отца присоединиться к де ла Маркам. Герцог кивнул:

– Посмотрите город, чаю выпьете. Мы в Кембридже учились, и будем учиться, но там тоже красиво.

Тони слышала убаюкивающую, спокойную латынь мессы, вдыхала запах ладана:

– Виллему важно обвенчаться, – она поняла, что краснеет, – я в Бога не верю, но, конечно, соглашусь. О чем я, – спохватилась Тони, – я хотела поехать в Москву, для книги. Я даже не знаю, нравлюсь ему, или нет… – Виллем замолчал. Серые глаза тоскливо смотрели на Тони, он отвернулся. Сарабия заговорил о диспозиции для пехоты, при атаке на холм:

– Нравлюсь… – Тони разозлилась:

– Наплевать. Книгу я напишу, отправимся с Виллемом в Россию. Получим визы, как туристы. Я стану баронессой де ла Марк, никаких подозрений мы не вызовем. Вернемся в Мон-Сен-Мартен, дети родятся. В первый раз в жизни я такое чувствую… – Тони скрыла вздох:

– Я не хочу от него отказываться. И не буду.

Она решила ничего не говорить Виллему о фотографиях. По мнению Тони, фон Рабе давно о ней забыл. Незачем было упоминать о снимках:

– Петру скажу, что я встретила другого человека… – покуривая папиросу, Тони тихо переводила Хемингуэю, – хватит, надоело. Петр мне больше не нужен. Пусть катится в Россию. Чекист, – презрительно подумала девушка:

– Я помню, учитель русского их так называл. Петр шпион, убийца, и больше ничего. Пошел он к черту… – Тони хотела, чтобы Виллем сам ее узнал. В Мон-Сен-Мартене тоже держали альбомы. Тетя Юджиния, аккуратно, посылала снимки из Лондона семье.

На Ганновер-сквер, в кабинете, стоял китайский комод. Он сохранился со времен королевы Елизаветы и первой миссис де ла Марк, после лондонского пожара и гражданской войны, когда круглоголовые разграбили усадьбу на Темзе.

На лаковых ящичках, четким почерком тети Юджинии, значилось: «Нью-Йорк, Вашингтон, Париж, Амстердам, Мон-Сен-Мартен, Бомбей». Рядом, на особой полке лежали фотографии. Тони любила рассматривать альбомы. Бабушку Марту сняли за рулем автомобиля, в большой, по довоенной моде, шляпе. Она стояла на борту «Титаника», с сыном и невесткой:

– Я фотографировала, – вздыхала тетя Юджиния, – мы с Михаилом приехали их провожать… – Тони, девочкой, гладила немного пожелтевшие снимки.

Она перебирала фото венчания тети Юджинии, и ее родителей, снимки довоенного Санкт-Петербурга, бар-мицв кузенов Горовицей, в Америке, покойного профессора Кардозо, в лаборатории, фотографии сэра Николаса и леди Джоанны на «Вороне», перед отплытием в Антарктиду. Кузена Стивена сфотографировали двухлетним мальчиком, в эскимосской одежде, в иглу, где жила его мать, ожидая возвращения мужа из экспедиции.

Кузина Тесса, в белом халате, с коротко, по-монашески остриженной головой, стояла во дворе особняка на Малабарском холме, в Бомбее. Девушку окружали улыбающиеся дети. Большой, красивый сокол сидел на воротах, на вывеске: «Благотворительный госпиталь святого Фомы». Рядом Тони увидела надпись, незнакомым, восточным шрифтом. Тетя Юджиния пошевелила губами:

– На тибетском языке. Любовь объемлет все существа, малые и большие, далекие и близкие. В общем, – она помолчала, – любовь никогда не перестает, как сказано в Евангелии. У них тоже так говорят… – Тони вспомнила:

– Тессе двадцать четыре, она Лауры ровесница. Она монахиней стала, в Лхасе. Закончила, университет, в Бомбее, врач. Три года назад она фото прислала. И фото ее выпускной церемонии… – Тони подумала:

– Фото нашего венчания тоже в альбом положат. Можно в Барселоне пожениться. Папа и Джон обрадуются. И родители Виллема тоже… – после военного совета их накормили обедом. Тони болтала с офицерами, посматривая на кузена. Виллем краснел, глядя на нее.

Их провели на позиции. К вечеру метель усилилась, в бинокль виднелись только очертания башен Теруэля. Сарабия обещал, что к декабрю на равнине соберется сто тысяч республиканцев, ожидались танки и воздушная поддержка.

Он потрепал Виллема по плечу:

– Гильермо возьмет Муэлу. Может быть, гарнизон выкинет белый флаг, – Сарабия указал в сторону города, – в городе гражданские люди, дети… – Виллему надо было думать о предстоящей атаке, но девушка была рядом, и у него ничего не выходило. На длинных ресницах таяли снежинки, белокурую голову прикрывала вязаная шапка. В окопах офицеры подавали ей руку. Один раз это удалось сделать и Виллему. Ему показалось, что мистер Френч, на мгновение, задержал тонкие пальцы в его ладони.

– Именно, что показалось, – мрачно сказал себе Виллем, – не думай о ней. Завтра утром они вернутся в Барселону. Я сяду за руль, пусть мистер Френч, отдохнет. Она машину сюда вела. Может быть, она устроится на переднем сиденье. Тогда я ее буду видеть… – Виллем не мог представить себе, что в городе ему удастся пригласить девушку в кафе или на танцы. Он успел сбегать в свой блиндаж и взял автограф у Хемингуэя. Виллем долго вертел «Землю крови», но уложил книгу обратно под койку:

– Подумает, что я навязываюсь… – ему казалось, что он где-то видел мистера Френча. Хемингуэя устроили на ночлег в офицерском блиндаже. Девушку поместили в маленький закуток, где обычно останавливались посланцы из штаба фронта, из Барселоны. Вечером они сидели за кофе. На позициях был сухой закон. Виллем, горько подумал:

– В Барселоне вина выпью. Хотелось бы водки, нашей, из Мон-Сен-Мартена. Только где водку взять? Просто, чтобы забыть о ней… – в полку имелась старая, расстроенная гитара.

Виллем ушел приводить в порядок закуток. Ему не хотелось, чтобы гостья замерзла. Он принес печурку, нашел несколько чистых одеял и взял со своей постели подушку.

– Я обойдусь, – решил Виллем, – а ей надо спать с удобствами. Она девушка… – он заставил себя не думать о том, что может оказаться, под ее форменной рубашкой, под старым свитером.

Он вышел на вечерний мороз, под огромное, хмурое небо. В свисте ветра, в снегу, Виллем лично принес в закуток два ведра ледяной воды из речушки, в миле от позиций. Виллем предполагал, что девушка захочет вымыться. Он следил за печуркой. Из большого блиндажа, по соседству, доносилось высокое, красивое сопрано:

Ей подпевали, хором. Гитара замолчала, она провела пальцем по струнам:

– Испанская песня, для вас, товарищи. Старая, народная… – Виллем прислонился к обложенной деревом стене закутка. Вода в ведре закипала.