Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая

Она пела о Вороне и его возлюбленной. В библиотеке, в замке его светлости, в Банбери, хранились старые, искусно вычерченные карты. Виллем видел портрет Ворона, в морском сражении, при Картахене, где он погиб.

– Дядя Джон нам пел… – Виллем поменял ведро на новое, – я помню. Странно, где я все-таки ее встречал? Лицо знакомое… – за стенами блиндажей свистела метель. Раскачивалась тусклая лампочка. В части установили генератор. При строительстве линий укрепления, Виллем заметил: «Мы здесь ненадолго, но не стоит при свечах сидеть». Электричество, правда, экономили. В десять вечера блиндажи погружались в темноту. Он услышал звук шагов:

– Надо книгу принести. Когда я еще ее увижу? Она так хорошо пишет… – мужчина пошел в свой блиндаж. Вернувшись, Виллем застал мистера Френча в закутке, на койке, с гитарой в руках.

Виллем помялся на пороге:

– Здесь горячая вода, сеньора, то есть, простите, мистер Френч. Я подумал, что… – тяжело вздохнув, он протянул девушке «Землю крови»:

– Окажите мне честь, пожалуйста. То есть, если вы не хотите… – почти испуганно добавил Виллем: «Вам, наверное, часто таким досаждают».

В закутке было почти жарко. Она сбросила куртку. Розовые губы улыбались. Она не отказала.

Виллем следил за длинными, изящными пальцами. Она писала автоматической ручкой:

– Чернила замерзли… – девушка подняла прозрачные, светло-голубые глаза, – но теперь оттаяли. Спасибо, товарищ, – мистер Френч обвела рукой закуток, – что позаботились обо мне… – Виллем, едва дыша, принял книгу:

– Товарищу де ла Марку, с любовью, от автора… – на месте подписи был смутно знакомый росчерк.

– С любовью… – повторил себе Виллем:

– Такое ничего не значит. Она, наверное, всем это пишет… – он вздрогнул. Зазвенела гитарная струна.

– Я вам спою, – сказала девушка тихо, – на моем родном языке, английском. Вы, может быть, знаете песню… – Тони, едва не добавила: «кузен».

Виллем знал.

Дядя Джон склонял светловолосую голову над гитарой: «And he shall be a true love of mine…». Виллем помнил высокую девочку, костер, картошку в золе, у палаток, на берегу реки Червелл, помнил белого пони и веселый смех:

– Семейная традиция, кузен Виллем. Мы в Банбери, как говорится:

– To see the fine lady upon the white horse… – она пела, глядя прямо на него. Виллем прошептал:

– Но вы, то есть ты умерла. Ты погибла в бомбежке, в Мадриде. Антония, Тони… – он шагнул к девушке. Тони выдохнула:

– Нет, Виллем, я жива. Жива, и буду жить… – отложив гитару, она поднялась, коснувшись его руки.

– Как сердце бьется, – понял Виллем, – это мое. Или ее? Нет, мое. Какая разница, понятно, что это навсегда… – лампочка, помигав, потухла:

– Тони, Тони, неужели я… – у нее были ласковые губы. Виллем понял:

– Я ее сердце слышу. Даже сквозь ветер, сквозь метель… – он приник к белокурым волосам, Тони обняла его:

– Да, мой милый. Сразу, как только я тебя увидела, и навсегда… – у него были крепкие, надежные руки. Тони, успокоено, закрыла глаза: «Навсегда».

Гауптштурмфюрер фон Рабе приехал в Барселону с надежным, французским, сделанным в Берлине, на Принц-Альбрехтштрассе, паспортом. По дороге он заглянул в Париж, навестить, как весело думал Макс, большую любовь.

Готовя командировку, фон Рабе с неудовольствием узнал, что мальчишка, в которого он стрелял, в Мадриде, выжил и вернулся в Лувр. Максу требовалось соблюдать осторожность. Он объяснил Шанель, что в городе проездом и торопится. В рестораны он с женщиной не ходил. Все два дня они провели в апартаментах, над ателье.

Макс хотел проверить, как работает техника. Ателье, весной, посетили ремонтники. В комнатах отказала электрическая проводка. Проблемы произошли из-за перерезанного кабеля. Рабочие все быстро восстановили, предъявив удостоверения компании, с фотографиями и печатью. В немецком посольстве Макс, в подвале, следил за разговорами, ведущимися в ателье. Он удовлетворенно улыбнулся: «Отлично. С мадемуазель Коко я рвать не буду. Она еще пригодится». Операцию в Италии планировали на весну. К неудовольствию рейхсфюрера СС, герр Майорана, наотрез, отказался слушать Шелленберга.

На закрытом совещании, Вальтер хмуро заметил:

– Он, видите ли, ученый. Он политикой не интересуется, и не собирается помогать службам безопасности… – Вальтер махнул рукой:

– Упрямец, каких поискать. Вообще производит впечатление сумасшедшего. Имя фрейлейн Кроу, я, разумеется, не упоминал, – добавил Шелленберг.

Немецкие физики считали, что Энрико Ферми, учитель Майораны, в следующем году получит Нобелевскую премию:

– И поминай, как звали, – подытожил Гиммлер, – на церемонию вручения, в Стокгольм, его не пустить нельзя. Он отплывет в Лондон, или в Нью-Йорк. Скорее, в Нью-Йорк, – Гиммлер хотел выругаться, но сдержался, – американцы привечают ученых. Нам нужна фрейлейн, то есть доктор Кроу, и быстрее… – о докторате, вернее, двух, они узнали из переписки Майораны с Кембриджем. Итальянские коллеги перлюстрировали конверты. В письмах речь шла исключительно о физике, половину текста занимали формулы. Сначала, они хотели показать письма математикам, но Гиммлер заметил:

– Вряд ли здесь шифр. Они оба не от мира сего. Если она приезжает в Италию, по его приглашению… – Гиммлер повертел письмо, – нельзя упускать подобную возможность. Весенний визит. Рим необычайно хорош в это время года, – тонкие губы рейхсфюрера усмехнулись. Он протер пенсне:

– Постоянная слежка. Ни в коем случае не упускайте их из вида. Мы не позволим доктору Кроу забрать доктора Майорану в Лондон. Прихватите его тоже, – распорядился рейхсфюрер, – думаю, в Дахау он станет сговорчивей и согласится работать на рейх. С итальянцами мы вопрос решим, – пообещал Гиммлер.

На совещании, Максимилиан вспоминал рисунок, в ящике рабочего стола. Отдав на экспертизу Веласкеса, фон Рабе получил на Музейном Острове подробные рекомендации по хранению графики и картин. Отец нанял архитекторов. Макс хотел устроить на вилле отдельную галерею, для коллекции.

Он представлял себе рыжие волосы фрейлейн Кроу, то есть графини Констанцы фон Рабе. Гауптштурмфюрер пока не говорил с Гиммлером о свидетельстве почетной арийки, для девушки, но не предвидел затруднений с документом. Фрейлейн Констанца должна была согласиться работать на благо рейха.

– Встретится со своим кузеном, – весело думал Макс.

Он давно прекратил подозревать герра Питера Кроу. Слежку за промышленником сняли. Герр Кроу вкладывал деньги в благосостояние рейха. На его заводах предстояло трудиться немцам. Производства он собирался развернуть в следующем году. Герр Петер, часто летал в Лондон, но в деловых визитах ничего подозрительного не было. Он встречался с юристами, навещал банкиров. Герр Петер, по возвращении, за обедом на вилле Рабе, рассказывал, что сделано для перевода фирмы в Германию.