Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая

– Вряд ли это офицер, – Генрих расплатился, – скорее, штатский служащий. Может быть, инженер, экономист. До прихода Гитлера к власти они часто ездили в Советский Союз… – фон Рабе вышел на рынок:

– И что я скажу советскому агенту, даже если его найду? – хмыкнул Генрих:

– Здравствуйте, я работаю на Британию, и считаю, что нам надо сотрудничать? Во-первых, в обстановке доносов он посчитает меня провокатором, и будет прав, а во-вторых… – он заметил играющие золотом, светлые локоны какой-то женщины, – у меня не было разрешения от Джона. И вряд ли я его получу. Я вообще ничего не получу, и не отправлю, если не отыщу дорогого друга… – сегодня Генрих надел штатский костюм. Старший брат, на весь день, уехал в Гаагу, в художественный музей.

– Риксмузеум он посетил… – угрюмо подумал Генрих, – наверняка, местное гестапо получило задание кое-что отправить в Берлин, на виллу. После суда над преступниками, папа хочет лично проехать по Европе, вернуть картины законным владельцам… – Генрих видел рисунок обнаженной женщины. Набросок всегда находился при брате. Младший фон Рабе справился в художественной энциклопедии:

– Не может быть, что это Ван Эйк. Подражание, этюд какого-то фламандца. Но подпись? Макс не расстается с эскизом. Значит, он тоже подозревает о его ценности… – в дверях отделения стояла маленькая очередь.

Эстер, заходя на почту, обернулась.

Вчера она провела с малышами два часа, в Ботаническом саду. Эстер покатала детей на каруселях, и купила вафель. Мальчики рассказывали о Мон-Сен-Мартене. Сидя на скамейке, она обняла близнецов:

– Конечно, дедушка Виллем и бабушка Тереза были вашими родственниками. Мы все одна семья. Вы должны заботиться о Маргарите. Она ваша сестра, младше вас… – дети прижимались к ее боку, в теплом полдне пахло цветами. Иосиф и Шмуэль перемазались мороженым и сиропом. Они говорили о Гамене. Мальчики решили тоже завести собаку или кошку. Эстер знала, что дети ничего не скажут отцу. Сыновья держали ее за руки. Иосиф улыбнулся:

– Мы будем в парке встречаться. Это наш секрет… – Шмуэль кивнул:

– Даже если мы заговорим, мамочка, то никто ничего не поймет. Взрослые не понимают, когда мы с Иосифом болтаем… – близнецы хихикнули.

Элиза пришла с Маргаритой, в коляске, с Гаменом. Дети бегали по дорожкам. Элиза рассказала Эстер о надписях на двери. Доктор Горовиц усмехнулась:

– Думаю, это не последний раз. В Амстердаме не все евреи собираются подчиняться требованиям немцев. И не все голландцы… – она, все равно, не хотела рисковать.

Саквояж Эстер остался в камере хранения, на железнодорожном вокзале. Забрав вещи, она поехала к рынку Альберта Кейпа. В газетах Эстер нашла объявление о своем розыске, как человека, обвиняющегося в порче частной собственности и уклонении от обязательной регистрации. Эстер увидела фото: «Доктор Горовиц обучает женщин уходу за младенцами…». Снимок обрезали, но Эстер его узнала. В прошлом году газета напечатала статью о благотворительной клинике, для необеспеченных семей, при госпитале.

Она купила женских журналов, сигареты, взяла навынос в «Кухне Суматры» сатай в арахисовом соусе. От вермишели Эстер отказалась, выбрав салат. Она до сих пор, даже не думая, соблюдала диету.

– Если я буду бегать от гестапо по всей Голландии… – Эстер открыла дверь на балкон, в томный, теплый вечер, – я еще похудею… – она сидела, в старом, шелковом халате, устроив ноги на столе, покуривая. Рынок сворачивался, из пивных слышалась джазовая музыка.

– Здесь ее пока не запретили… – чтобы занять руки, Эстер решила сделать педикюр. В несессере у нее лежал флакончик алого лака. Она хотела проверить почтовый ящик, упаковать передатчик в скромный чемодан, и уехать на Толен, провожать Теодора. Оттуда сеансы связи вести было нельзя. На всем острове жило едва ли пять сотен человек.

– Немцы могут слушать эфир… – Эстер читала статью о свадьбе Кларка Гейбла и Кэрол Ломбард. Ей всегда казалось, что Давид, без бороды, стал бы похож на американского актера:

– Не думай о мерзавце, – вздохнула Эстер, – может быть, его кто-то из евреев пристрелит. Хотя, по словам Элизы, гестапо охрану обещало. Не хочется, чтобы хорошие люди погибали из-за мамзера.

Эстер надо было обосноваться в крупном городе, и выждать, пока гестапо и Давид о ней забудут. В Лейдене, можно было наткнуться на бывшего мужа. Эстер выбрала Роттердам:

– С Элизой свяжусь по телефону. Приеду в Амстердам, на день, увижу мальчиков… – она сделала маску из огурца и хорошо выспалась.

На рынке никого подозрительного, с утра, не было.

Эстер надела темно-зеленый, скромный костюм. Она не стала брать шляпку. Джон учил, что головной убор запоминается:

– Женщина, сняв шляпку, превращается в другого человека… – вспомнила она голос юноши:

– Еще, не приведи Господь, Джон сюда приедет, обеспокоенный моим молчанием. Здесь фон Рабе болтается. Он Джона узнает… – Эстер достала из сумочки ключ от абонентского ящика.

Увидев марки со свастикой, и знакомый, твердый почерк, она облегченно выдохнула.

Генрих стоял, говоря себе:

– Это она, женщина с водного трамвая. Вчера она синий костюм носила, и шляпку… – в профиль он видел длинный, изящный нос, твердый подбородок, тонкие губы. Доктор Горовиц спрятала его письмо в сумочку. Скользнув взглядом по Генриху, женщина, решительно, направилась на улицу:

– Она меня на полголовы выше… – почему-то подумал фон Рабе, – я, еще по фото, понял, что знаю ее… – догнав женщину, он тихо сказал: «В Берлине стоит отличная погода».

Вокруг шумел рынок, рядом кричала торговка: «Спаржа! Молодая картошка! Лучшая спаржа!»

– В музее Пергамон открылась выставка греческих ваз… – ему показалось, что женщина улыбается. Она коротко кивнула в сторону неприметного, трехэтажного здания на углу рынка. Она едва заметно, покачивала бедрами, светлые волосы падали на плечи. Генриху она напомнила амазонку, с греческой вазы, в музее Пергамон.

– Питер говорил, – вспомнил фон Рабе, – Горовицы его американские родственники. Хорошо, что она с профессором Кардозо развелась… – женщина исчезла за плохо выкрашенной дверью подъезда, Генрих, подождав немного, последовал за ней.

Маурицхёйс, картинную галерею в Гааге, закрыли на день, для визита оберштурмбанфюрера фон Рабе. Макс медленно бродил по начищенному паркету, останавливаясь перед полотнами, склонив голову. У него наготове имелся черный блокнот с резинкой и паркеровская ручка. В блокноте, четким почерком, он записывал сведения из художественных музеев. Страницу он отвел под Гент, и две страницы, под Риксмузеум. Многие из картин, предполагалось, в будущем, перевезти в Линц, в музей фюрера, средоточие художественной жизни новой Европы.