Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая

– Я ее больше никогда не увижу, – тоскливо понял Генрих, – никогда. Она верная поклонница фюрера. Вам не по пути. Нельзя ничего подобного, до победы. Ты обещал… – в плексигласе сверкало солнце: «Пусть она летит дальше, фрейлейн Марта Рихтер».

Канатный трамвай зазвенел, спускаясь к Рыбацкой Пристани. День оказался почти жарким. Девушки расстегнули зимние жакеты, и оставили дома шляпки. На горизонте виднелся мост Золотые Ворота, гавань золотилась под солнцем. Вокруг лодок кружились чайки, пахло солью и рыбой. Блестящие тушки продавали на самой пристани. Рядом зазывали к лоткам со свежими, шевелящимися крабами, и горами серых, отливающих жемчугом креветок.

Аарон стоял на подножке трамвая. В синем небе порхали белые голуби. Он сошел на сушу вчера, после путешествия из Тяньцзиня, китайского порта, с остановками в Нагасаки и на Гавайях. Аарон уехал из Харбина, когда удостоверился, что еврейская община устроена. Он провел осень, занимаясь праздниками, открывая классы для детей, получая у японской администрации, в Маньчжурии, разрешение на продажу кошерного мяса.

Советский Союз Аарон видел только из окна поезда. Составы с еврейскими беженцами загоняли на самые дальние пути. Охрана НКВД не позволяла людям покидать вагоны. Почти все остановки они делали ночью. Днем, в перерыве между занятиями, Аарон выходил в тамбур, покурить. Он следил за бесконечной равниной, любовался широкими реками. Волга напоминала Миссисипи, а озеро Байкал, Великие Озера. Когда дети росли, доктор Горовиц часто возил их по Америке, навещая родственников.

Сунув руку в карман замшевой куртки, Аарон коснулся телеграммы:

– Папа обрадуется, что я на самолете лечу. Завтра окажусь в Нью-Йорке… – рав Горовиц решил не ехать поездом. После двух недель, проведенных на Транссибирской магистрали, он, смешливо, говорил, что поездов ему хватит на всю оставшуюся жизнь.

В Нагасаки корабль стоял три дня. Аарон, к тому времени, узнал о смерти мадемуазель Аржан, в Париже, получив от отца длинное письмо. Доктор Горовиц писал, что Эстер осталась в оккупированной Голландии:

– Она никуда не уедет, пока дети находятся у него… – Хаим, до сих пор, избегал называть бывшего зятя по имени, – однако меня уверили, что Эстер в безопасности. Лично с ней никак не поговорить, но его светлость, дядя Джованни, и Лаура находятся с ней на связи. Меир и Мэтью много работают. Мэтью постоянно в командировках, его не застать в столице. Меир ездил в Европу. Ему пришлось остаться в Лондоне, после визита. Он болел, однако оправился… – Аарон подозревал, что за болезнь случилась у брата. Рав Горовиц надеялся, что Меир, в ближайшее время, больше не соберется в Старый Свет.

– Немцы не тронут Давида, – размышлял рав Горовиц, – он великий ученый, председатель еврейского совета города. Нельзя идти на сделку с нацистами, но если Давид спасает евреев… – занимался ли бывший зять подобным, Аарон не знал, но предполагал, что профессор Кардозо использует свое влияние и должность для того, чтобы облегчить положение общины. Отец написал, что кузен Авраам вряд ли скоро появится в Европе:

– Он получил пять лет заключения, за незаконное ношение оружия и попытку ограбления банка. Джон сообщил, что вмешиваться не собирается. Он не ведает делами в Палестине… – читая знакомый почерк отца, Аарон услышал его тяжелый вздох. Парижские кузены, по осторожному выражению доктора Горовица, занимались борьбой против нацизма во Франции. В Лондоне полковник Кроу и его жена готовились к рождению первенца. О Тони никаких новостей не приходило. Отец написал, что их и не ждали.

Позвонив из Нагасаки в Сендай, по междугородному телефону, Аарон услышал извиняющийся голос Наримуне. Граф просил прощения, что не сможет увидеться с равом Горовицем. Регина, со дня на день, должна была родить. Кузина тоже поговорила с Аароном. Голос у нее был спокойный, девушка себя хорошо чувствовала. Йошикуни смеялся:

– Хочу сестричку, маленькую… – сестричка и родилась.

Аарон улыбался, вспоминая письмо отца:

– Назвали девочку Ханой, в память мадемуазель Аржан. На японском языке, это означает «цветок». Регина говорит, что у маленькой волосы темные, а глаза серо-голубые, в маму. Наримуне, по ее словам, не может налюбоваться на дочь, сам ее купает и меняет пеленки. Они живут в глуши. Война, ведущаяся Японией, их не затрагивает, и думаю, не затронет. Наримуне вручает премии огородникам и рыбакам, и перерезает ленточки у входа в новые магазины. Регина занимается японским языком, и берет уроки икебаны. Они воспитывают мальчика, и ведут спокойный образ жизни. Регина прислала парадное фото, с детьми, сделанное после рождения Ханы. Ей очень идет кимоно… – спрыгнув с подножки трамвая, Аарон придержал кипу, на темных волосах. В Сан-Франциско, он, наконец-то, прошелся по магазинам, сменив пальто, четырехлетней давности, на новую куртку. Он купил джинсы в эмпориуме Levis, свитера и рубашки, два костюма и чемодан.

Аарон поговорил с братом, по телефону. Голос у Меира был веселый. Мисс Фогель приехала в столицу. Официально, президент Рузвельт, отменил обычный бал, в честь инаугурации, но в Вашингтоне устраивали частные, благотворительные празднества:

– Мисс Фогель нарасхват… – было слышно, как Меир затянулся папиросой, – она каждый вечер, где-нибудь, поет. Я отряхнул пыль со смокинга, начистил бальные туфли… – Аарон представил младшего брата, в его кабинете, в Бюро. Он подумал, что Меир, наверняка, пьет кока-колу, положив ноги на стол. Он так и сказал. Меир хохотнул:

– Я еще и жареную картошку ем. Приезжай быстрее, сходим к Рубену. Я соскучился, милый мой… – донесся до Аарона ласковый голос брата.

Рав Горовиц шел к кондитерской Жирарделли, пробиваясь через полуденную, шумную толпу. Он остановился в кошерном пансионе, рядом с отстроенной после землетрясения синагогой Шеарит Исраэль, где, в прошлом веке, работал дедушка Джошуа. Аарон ходил на утренний миньян, и каждый день видел улыбку деда. Портрет рава Горовица висел на стене вестибюля, в числе других основателей синагоги. Аарон, в последний раз был в Калифорнии, подростком, после бар-мицвы. Отец водил их в знаменитое кафе, где Меир зачарованно стоял у шоколадного фонтана. Аарон соблюдал кашрут, но махнул рукой:

– Один раз можно себе позволить. Когда я еще в Сан-Франциско окажусь… – рав Горовиц пока ничего не говорил отцу и брату. Он твердо решил вернуться в Европу:

– Если Авраам сел в тюрьму, как порядочный человек… – Аарон, невольно, пошевелил пальцами левой руки, – то мне надо занять его место. В СССР, легально, меня не пустят. Европа оккупирована. США нейтральная страна, с моим паспортом я могу поехать в Святую Землю. Найду ребят, о которых Авраам говорил, начнем действовать… – пальцы срослись хорошо.