Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга первая

– Пожалуйста, не беспокойтесь. Их найдут, непременно.

В большинстве случаев так оно и происходило. После звонка представителя «Джойнта» американцы высылали приглашение берлинским родственникам. На визы, тем не менее, существовала квота. Очередь, по расчетам Аарона, простиралась примерно на два года.

– На два года, – пробормотал он. Аарон стоял над плитой, ожидая, пока закипит кофейник:

– Значит, ты здесь проведешь еще два года. И вообще, столько, сколько понадобится…, – открыв форточку, он закурил папиросу.

Прослышав о раввине Горовице, в Берлин стали приезжать евреи из других городов. Аарон принимал всех, кого мог, уходя из кабинета после полуночи. Он устраивал людей на ночлег, успокаивая их: «Не бывало такого, чтобы я не выслушал человека».

Аарон успевал ходить в дом престарелых, два раза в неделю, вести утреннюю молитву. Рав Горовиц хоронил, людей умирало много. Он наблюдал за кашрутом в благотворительной столовой, при синагоге, и занимался с детьми. Пока нацисты не выгоняли ребятишек из государственных школ, в отличие от учителей еврейского происхождения. Аарон видел синяки на лицах мальчиков, угрюмые глаза подростков. Рав Горовиц понимал, что рано или поздно они прекратят посещать классы, где на стене висел портрет Гитлера, а на уроках читали выдержки из «Майн Кампф».

Эмиграцию в Палестину Британия, жестко, ограничивала. Леди Кроу, и другие депутаты парламента пытались увеличить квоты. Дети, в классах при синагоге, учили иврит, ремесла, и привыкали к обработке земли. В Берлине работали представители сионистских организаций. Приходя к ученикам, слыша «Атикву», Аарон горько спрашивал себя, доберется ли хоть кто-нибудь из них до Палестины.

– Не надо отчаиваться, – напоминал он себе, – тетя Ривка и ее друзья добились у Государственного Департамента увеличения квоты на визы для профессиональных артистов. Почти триста человек уехало, по программе. Не надо терять надежды…, – в первый раз Аарон потерял надежду, когда очередные, разысканные «Джойнтом», американские родственники, отказались высылать приглашение.

Рав Горовиц не знал, как сказать о таком паре, с двухлетним ребенком, сидевшей перед ним. Девочка возилась на диване с куклами. К Аарону приходили на прием всей семьей. Рав Горовиц держал в кабинете игрушки и детские книги, на иврите. Их привозили в Германию из Палестины.

Он смотрел в темные глаза герра Эдуарда Бронфмана, своего ровесника, бывшего преподавателя гимназии. Аарон видел надежду во взгляде его жены, бледной, взволнованной. Рав Горовиц не мог даже открыть рот. Он не представлял, как объяснить герру Бронфману, что его троюродный брат, живущий в Филадельфии, не захотел подписывать гарантию. Документ требовалось предоставить, при выдаче визы, в посольство. В гарантии говорилось, что родственники обязуются обеспечить финансовую поддержку новым эмигрантам, в Америке.

– Я буду работать, – растерянно сказал герр Бронфман, – рав Горовиц, я молодой человек, здоровый, я выучу английский язык. Где угодно, на стройке…, – он поднял руки, – я и сейчас…, – он не закончил.

Большинство берлинских евреев выживало, устраиваясь, за грошовую плату, на фабрики, заводы, и стройки. В городе оставались магазины, принадлежащие евреям. Туда, по закону, нельзя было нанимать арийцев, но мест в лавках на всех не хватало. Бывшие учителя, юристы, и музыканты давали частные уроки. Врачи могли обслуживать только евреев, женщины перебивались шитьем и уборкой.

Фрау Бронфман заплакала, тихо, чтобы не услышала девочка. Аарон посмотрел на кудрявую голову ребенка: «Я что-нибудь придумаю, герр Бронфман, обещаю».

В синагоге Аарон долго сидел, глядя на Ковчег Завета, перелистывая молитвенник, чувствуя, как собираются слезы в глазах.

Тетя Ривка была в городе. Роксанна, с мужем, ездила по Германии, прослушивая артистов, но сейчас вернулась в Берлин. Аарон отправился к ним на квартиру, Роксанна снимала апартаменты у Хакских Дворов. Тетя, в американском паспорте, значилась Роксанной Горр. В Германии никто не подозревал о ее еврейском происхождении. Тем не менее, Роксанна, наотрез, отказывалась посещать театры и концертные залы, куда пускали только арийцев.

– Мне там делать нечего, – кисло говорила тетя, – последним евреем в берлинской филармонии оставался бюст Мендельсона, но и его убрали.

Филипп сварил им кофе. Аарон рассказал тете о Бронфманах:

– Как он может, этот человек, из Филадельфии? Это его родственники, он еврей. Сказано, что все евреи ответственны друг за друга, тетя…,– Роксанна, внезапно, нежно, погладила племянника по голове:

– Разные люди бывают, милый. Впрочем, ты сам знаешь…, – она щелкнула пальцами:

– Филипп, принеси список. Сделаем Бронфманов, – Роксанна почесала нос, – не знаю, музыкантами, что ли…, – Аарон старался не злоупотреблять тетиной квотой, как он ее называл.

Кофейник засвистел, Аарон потушил папиросу.

Он покупал провизию в кошерных магазинах, но кофе в таких местах не водилось. Хозяева не могли себе позволить заказывать дорогие продукты из-за границы. В первый месяц жизни в Берлине Аарон перебивался эрзацем из цикория. Ему было противно заходить в магазины, где висело объявление: «Только для арийцев». Для зерен кофе кашрут не требовался, но Аарон, все равно, не мог преодолеть нежелание посещать такие лавки. Потом приехала тетя Ривка с мужем, они привезли кофе и американские сигареты.

– А потом…, – Аарон, улыбнувшись, прислушался. В ванной лилась вода, из-за двери доносилось сильное, высокое сопрано:

Аарон подпел:

Он заглянул в спальню. Чулки валялись на ковре, юбка и шелковая блузка лежали рядом с кроватью, где они соскользнули, вчера, поздно вечером. Твидовый жакет висел на стуле. Лацкан украшал значок со свастикой. Сладко, уютно пахло ванилью. Аарон погладил теплую подушку.

– Mann und Weib und Weib und Mann,

Reichen an die Gottheit an…

Сопрано, казалось, взлетело вверх.

Аарон вспомнил:

– Мудрецы так говорили, о муже и жене. О том, что между ними Бог. Они, конечно, были правы.

Они, как понял Аарон, во всем оказались правы.

Спохватившись, что кофе остынет, рав Горовиц пошел в ванную, где тоже пахло ванилью. Натыкаясь в квартире на ее вещи, флакон с духами, пудреницу, сумочку, Аарон всегда улыбался.

Она сидела с мокрой головой. Рыже-золотые, как листья тополей на улице, волосы, покрывала белая пена американского шампуня. Бутылки привезла тетя Ривка. Устроившись на краю ванной, передав ей чашку кофе, Аарон засучил рукава халата. Он нежно, аккуратно тер худую спину. Рав Горовиц помялся:

– Габи, я договорился, в консульстве. Заключим брак, ты с тетей Ривкой и ее мужем отплывешь из Бремена. Папа и Меир тебя встретят в Нью-Йорке…,– мочалка упала в воду. Девушка независимо дернула плечами: