Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга первая

– Нет, Аарон. Я никуда не поеду. Мы поставим хупу, – красивая рука махнула в сторону двери, – сходим в консульство и я останусь здесь. С тобой. Моим мужем, – вздернув упрямый, прусский подбородок, она посмотрела на него глазами васильковой синевы. На изящном носу висела капля воды.

Аарон поцеловал ее в каплю. Он, умоляюще, сказал:

– Совет Евреев Германии обязан подавать все сведения о заключенных в синагоге браках в это ваше расовое ведомство…

– Их расовое ведомство, – ледяным тоном поправила его девушка. Она залпом допила кофе: «Передай мне полотенце, пожалуйста».

– Я сам, – вздохнул Аарон. Он вытирал ей голову, говоря, что она рискует концентрационным лагерем. По закону, немцы с еврейскими корнями, не имели права возвращаться в иудаизм. Данные о таких случаях отправлялись в министерство имперской безопасности.

Габи прервала его, завернувшись в полотенце:

– Доктор Лео Бек обещал, что раввинский суд потеряет мою папку. Гитлер мне, полукровке второй степени, запретил выходить замуж за немца. Об американцах в законе ничего не сказано, – она хлопнула дверью, Аарон отправился за ней в спальню.

Она сидела на кровати, натягивая чулки. Опустившись рядом, на ковер, он провел губами по нежной, белой коже, где-то под коленом:

– Габи, я вернусь в Америку, через два года, обещаю. Если ты мне не доверяешь, то есть не доверяешь браку без хупы…, – Аарон замолчал. Она, ласково стукнула его гребнем по голове:

– Я тебе доверяю, рав Горовиц. Жизнью своей. Я не хочу…, – она смотрела на золотые тополя в окне, – не хочу, чтобы мы расставались. И вообще, тебе на молитву надо…, – Габи отвернулась. Аарон поднялся, обнимая ее:

– Половина седьмого, любовь моя. Есть время. Я прошу тебя, прошу. Ты не можешь здесь оставаться. Пока никто не знает о твоей бабушке, но если узнают…,– он целовал теплые губы, слыша ее стон, думая, что у нее нет свидетельства об арийском происхождении.

Габи объяснила Аарону, что бумага требовалась только при устройстве на государственную службу. Успев закончить берлинскую консерваторию в прошлом году, до принятия нюрнбергских законов, она не стала поступать в оперную труппу. Габриэла фон Вальденбург знала, что для подтверждения арийской родословной ей придется предоставить свидетельства о рождении предков, до третьего колена. Никто не догадывался, что мать Габи была дочерью крестившейся еврейки.

Знали ее родители, однако они умерли. Габи угрюмо заметила:

– И очень хорошо. Папа бы не пережил нюрнбергских законов. Он Гитлера ненавидел, считал его необразованным, опасным сумасшедшим…, – Раймунд фон Вальденбург был генералом в отставке, известным военным историком.

– Я преподаю, частным образом, – отмахивалась Габи, – пою в концертах, тоже частных. Народные песни, – она горько смеялась:

– Немецкий фольклор не виноват, что ненормальный запретил Мендельсона и джаз, но все равно противно. Бумага мне, ни к чему, – бодро завершила Габи, – замуж я выходить не собираюсь…, – разговор случился два месяца назад. С тех пор фрейлейн фон Вальденбург, как ее шутливо называл Аарон, изменила свое мнение касательно брака.

Аарон лежал, гладя все еще влажные волосы. Он, тихо, сказал:

– Я тебя люблю. Мы что-нибудь придумаем…, – рав Горовиц вздохнул:

– В конце концов, можно пожениться только в консульстве. Тебя никто не тронет, станешь супругой американца. Подадим на получение гражданства…, – он поцеловал раскрасневшуюся щеку. Приподняшись на остром локте, Габи покачала головой:

– Ты раввин, у тебя должна быть хупа.

Аарон усмехнулся: «Твои предки тоже были такими упрямыми?»

– Какой из них? – поинтересовалась Габи:

– Принц Фридрих Людвиг Христиан Прусский, или раввин, который там похоронен, – она указала в сторону еврейского кладбища, – учитель Моше Мендельсона?

– Оба, – почти весело ответил Аарон: «Ты на этой неделе опять перед нацистами выступаешь?»

– Я перед ними все время выступаю, – мрачно отозвалась Габи:

– Народные песни. Какие-то гости из Британии, фашисты. Герр Мосли и его приятели. Я пою в особняке у Геббельса…, – Аарон одевался, чтобы идти в синагогу:

– Нельзя, чтобы она рисковала. Рано или поздно узнают, найдут архивные документы. Пока ее все принимают за арийку, но надо пожениться, пусть едет в Америку…, – он посмотрел на стройную спину. Габи причесывалась, перед зеркалом:

– Два года, без нее. Я без нее и дня не могу прожить, – понял Аарон. Рав Горовиц, нарочито бодро, сказал: «Кофе заканчивается».

– Я принесу, – отозвалась Габи. Девушка взяла его лицо в ладони:

– Я тебя люблю, рав Горовиц. Я к тете Ривке зайду, по дороге на урок. Ты отправляйся, – она нежно улыбнулась, – делай свое дело. И правда, – Габи потерлась головой о рукав его пиджака, – придумаем что-нибудь.

Проводив Аарона, она сделала себе чашку кофе.

На еврейском кладбище, за окном, был похоронен и Моше Мендельсон, и его учитель, предок Габи по материнской линии, главный раввин Берлина, Давид Франкель.

– И прабабушка с прадедушкой там лежат…, – Габи застыла над раковиной.

Из Берлина ей нельзя было уезжать и еще по одной причине, о которой раву Горовицу знать было не нужно. Она, с отвращением, надела жакет с нацистским значком. Девушка подхватила сумку, с рукописными нотами. На Гроссе Гамбургер штрассе было еще безлюдно. У обочины стоял низкий, черный автомобиль. Девушка прищурилась: «Он что здесь делает?»

Габи узнала графа Теодора фон Рабе. Она, несколько раз, пела на званых вечерах семьи. Граф постоял, несколько минут, не заходя на кладбище. Фон Рабе вернулся за руль, мерседес рванулся с места. Габи пожала плечами:

– Решил проехаться по утреннему Берлину, или они собрались кладбище сносить? С них станется, – дернув углом рта, она заперла дверь своими ключами.

Свернув на Ораниенбургерштрассе, Габи дождалась раннего трамвая. В восемь утра, она встречалась на станции Фридрихштрассе с руководителем подпольной группы.

Мастерская герра Циглера располагалась на верхнем этаже дома, неподалеку от Музейного Острова. Окна выходили на Шпрее. На тихой, серой воде реки покачивались лебеди. Вверх по течению шел прогулочный теплоход с нацистским флагом на корме.

Услышав, что Питер интересуется искусством, герр Циглер пригласил его на особый тур в берлинские музеи. Он показывал Питеру бесконечные картины с истинно немецким, как его называл Циглер, духом. Потом они пошли в здания, с археологическими коллекциями, к воротам Иштар и алтарю Пергамона. По словам Циглера, любимый архитектор Гитлера, Шпеер черпал вдохновение в творениях древних мастеров. Питер согласился, что нацистская архитектура, действительно, похожа на египетские храмы.