Феликс Дан - Падение империи

— За золотом дело не станет, — задумчиво прошептал Юстиниан, — об остальном подумаем… Если этот Теодохад родственник Амаласунты, то он имеет шансы на престол, не так ли?

— Так точно, государь. В случае смерти дочери Теодорика он ближайший наследник престола, особенно после смерти последних Балтов. Вероятно, поэтому он так и жаждет гибели королевы… Я привез тебе, государь, собственноручные письма его и его супруги, так же как и письмо Амаласунты, которое прошу тебя прочесть немедленно, ибо оно, по ее словам, чрезвычайно важно.

Император разрезал пурпурный шелковый шнурок, которым обвязана была запечатанная навощенная дощечка, и раскрыв ее, прочел следующие строки:

«Юстиниану, императору византийцев, Амаласунта, королева готов и италийцев, привет и братство».

— Удивительные титулы придумывают эти варвары, — заметил Юстиниан, улыбаясь. — Королева италийцев, какая бессмыслица!

Никто не ответил на это замечание, так как император углубился в чтение письма Амаласунты.

«От твоего посланного, патриция Александра, ты узнаешь, как беспощадно властвует богиня раздора в злосчастной Италии. Я чувствую себя всеми покинутой, как одинокая пальма на скале во власти бурных стихий. Готы становятся мне с каждым днем ненавистней, как настоящие варвары, недостойные цивилизации и прогресса. Я чувствую себя чужой им так, как если бы судьба подменила кровь в моих жилах. Охотно объявила бы я себя римлянкой, но увы, римляне никогда не позабудут моего происхождения. Поэтому мне остается одна надежда на тебя, брат и друг мой Юстиниан! Ты не откажешь в помощи женщине и королеве, понимая, что необходимость охранять достоинство монархов — дело общее для всех нас. Помоги же мне избавиться от оскорблений и покушений. В настоящее время я даже не уверена в завтрашнем дне. Но если ты пришлешь мне надежную охрану: две-три тысячи человек под начальством опытного полководца, подчиненного мне одной, то этого будет достаточно для перемены картины. Дворец Равенны — первоклассная крепость, и занявший ее гарнизон может диктовать свои условия стране. Когда же я усмирю бунтовщиков и справлюсь с изменниками, то поверь, я не позабуду твоей услуги и сумею заплатить за нее, согласно твоему достоинству. Войско же, присланное мне, не будет в убытке от своей экспедиции, надеюсь, только кратковременной. Нужно немного, чтобы они освободили меня от римских заговорщиков и главным образом от предводителя так называемых патриотов, Цетегуса, префекта Рима. Он человек чрезвычайно опасный и коварный. Пользуясь моим полным доверием и обманув его, оставил меня в минуту опасности, и с тех пор играет двойную игру. Поверь, государь и брат мой, тебе, императору Византии, прямая выгода иметь верную и благодарную союзницу в императрице Западно-Римской империи, какой останется навсегда твоя сестра и друг Амаласунта».

Дочитав последние строки, Юстиниан медленно опустил восковую дощечку на колени. Его некрасивое лицо осветилось и приняло новое выражение. Так на освещенной изнутри фарфоровой лампе проявляются выпуклые рисунки, невидимые раньше. Во впалых глазах императора зажегся огонь дипломатического гения и горячего искреннего воодушевления.

Медленно поднявшись, он подошел к письменному столу и, заботливо спрятав письмо Амаласунты в один из ящиков, произнес торжественно:

— Этим письмом я держу судьбу Италии в своих руках. — Так сильно было волнение императора, что он позабыл склонить голову, проходя мимо золотого креста. — Королева готов просит нас о присылке охраны. Мы охотно исполним ее просьбу. Охрана у нее будет сильная и многочисленная, начальником которой мы назначаем тебя, Велизарий.

Велизарий радостно выпрямился, сверху вниз взглянув на своего вечного соперника Нарзеса, который, с усталым и страдальческим выражением на лице, крепче опирался на свою палку, видимо утомленный длительным стоянием. Присесть в присутствии императора было не только неприлично, но и невозможно, так как во всей комнате находилось только одно кресло для императора, да парадный трон.

— Соблаговоли, божественный император, взглянуть на подарки, присланные королевой готов, — почтительно заговорил Александр, подходя к двери и принимая из невидимых рук небольшую, драгоценную шкатулку черного дерева с золотыми украшениями. — Вот ключ, государь. В числе подарков находится и портрет дочери Теодорика.

Случайно или умышленно, но молодой посланник Юстиниана произнес последние слова гораздо громче, чем говорил прежде. И как бы в ответ на них, складки парчового занавеса одной из боковых дверей бесшумно раздвинулись, и между ними показалось прекрасное женское лицо со сверкающими черными глазами. Невидимые ни для кого, кроме Александра, глаза эти впились в лицо императора, как бы желая прочесть его затаенные мысли.

Не подозревая о наблюдении, Юстиниан отворил шкатулку маленьким золотым ключом, почтительно поднесенным ему коленопреклоненным Александром, и рассеянно выбросил на стол целую пригоршню драгоценностей, чтобы затем жадно схватить тонкую пластинку из слоновой кости, окруженную узким золотым ободком.

Восклицание удивления и восторга невольно сорвалось с уст императора. Вторично позабыв о величественных жестах, Юстиниан протянул портрет Амаласунты Велизарию.

— Посмотри, какая красота! Не правда ли, Велизарий? Какое благородство линий… Какой дивный мраморно-белый лоб! А эти косы, лежащие природной диадемой над высоким гениальным челом! Да, это поистине королева!.. Благородство крови видно с первого взгляда. Эта женщина рождена для короны и не нуждается во внешних знаках величия. Ее монарший сан написан неизгладимыми чертами самим Творцом на ее дивно прекрасном лице… О, Амаласунта, ты поистине дочь короля и героя… Не правда ли, Велизарий?

Добродушный, но не находчивый солдат, к счастью для него, не успел ответить, так как за его спиной послышался шорох шелковой одежды, и в комнату вошла женщина — императрица!

Феодора была прекрасна. Трудно было бы при самой пылкой фантазии вообразить женщину более соблазнительную, чем эта красавица. И Феодора не только знала силу своей красоты, но проводила ежедневно по несколько часов, обдумывая средства обострить ее впечатление и уничтожить следы усталости, наложенные на ее прелестное лицо слишком бурно проведенным началом юности.

Несмотря на неистовство юной поры, истомившее ее своими жгучими сладострастными ночами, Феодора даже в свои тридцать девять лет оставалась красавицей в полном смысле слова. Ей для этого не нужны были искусственные средства хотя, по большому счету, ее красоте недоставало благородства… Ищущие в женщине души возвышенной, светлой и чистой, тщетно искали бы ее в супруге Юстиниана, но тем сильнее было очарование чувственной натуры этой красавицы, каждый взгляд, каждое движение которой говорили о наслаждении, о страсти, о пылких объятиях и безумных поцелуях… И это очарование еще более усиливалось при помощи того искусства нравиться и побеждать, которое выработала в женщине культура того времени, соединяющая восток и запад.