Мика Валтари - Турмс бессмертный

— Приди ко мне, — молил я, — покажись, о прекраснейшая из богинь. Нам с тобой не нужны жрицы, не нужны земные женщины, и я мечтаю обратиться в пепел, сгореть от любви, едва увидев тебя!

В источнике послышался всплеск, как будто кто-то отвечал на мои слова. Я посмотрел в его глубину, и мне показалось, что по воде расходятся круги. У меня закружилась голова, я сел, протер глаза, боясь сойти с ума.

Долгое время ничего не происходило, а потом я увидел перед собой призрачную светлую фигуру. У нее были крылья, она была обнаженной и совершенно прозрачной, так что сквозь нее я мог видеть мраморные колонны. Эта женщина показалась мне прекраснее всех смертных женщин. Даже живая красота Арсинои была лишь слепком с этого светлого существа, выполненным в глине.

— Афродита, Афродита, — прошептал я, — ты ли это, богиня?

Она покачала головой, грустно посмотрела на меня и спросила:

— Так ты не узнаешь меня? — И сразу же добавила: — Да, я вижу, ты не узнаешь меня. Но когда-нибудь я сожму тебя в своих объятиях и унесу отсюда на сильных крыльях.

— Так кто же ты, раз я не могу тебя узнать? — спросил я.

Она улыбнулась своей странной улыбкой, и мне стало жарко, и сердце забилось сильнее.

— Я твой гений, — ответила она. — Я знаю тебя, я опекаю тебя. Ты не должен молиться земным богам. Не должен доверяться их силе. Ты ведь и сам бессмертен, если, конечно, осмелишься признаться себе в этом.

— Я человек, — ответил я, — существо из плоти и крови. Я очарован земной женщиной, и меня безудержно тянет к ней. Арсиноя, одна только Арсиноя нужна мне, она моя любовь, моя страсть, мое блаженство. Никакая другая женщина мне не нужна.

Она покачала головой.

— Придет день, и люди будут ваять твои статуи, — сказала она, — придет день, и тебе будут приносить жертвы. Я — часть тебя, я буду с тобой до последней твоей минуты, когда ты узнаешь меня и я наконец-то сниму поцелуем последнее земное дыхание с твоих уста. О Турмс, не обращайся к земным богам. Артемида и Афродита — всего лишь завистливые, капризные и злые духи земли и воздуха. Они сильны, они умеют очаровывать, и они спорят друг с другом из-за тебя. Но кого бы ты ни выбрал, луну или солнце, ни одна из этих богинь не сделает тебя бессмертным; они дадут тебе лишь веру в забвение, и ты все равно вернешься ко мне, опять свяжешь себя со мной и опять возродишься для новой жизни.

Мои глаза упивались красотой ее светящегося образа, но меня отчего-то вдруг охватили сомнения.

— Ты всего лишь призрак, — сказал я, — похожий на другие призраки. Почему ты предстала передо мной только сейчас, если сопровождала меня всю мою жизнь?

— Тебе угрожает опасность связать себя обещанием, — ответила она. — Раньше ты к этому не стремился, а теперь готов сделать это ради земной женщины, ради морской пены, ради наслаждения. Ты пришел сюда, чтобы соединиться с Афродитой, хотя ты сын бури, перед которой заискивает даже луна. О, если бы ты верил в себя, Турмс, ты бы наверняка одумался!

— Но эта женщина, эта жрица Арсиноя, кровь от крови моей, — упирался я. — Без нее мне не жить, я это знаю. Так страстно, как сейчас, я никого еще никогда не желал. Да, я согласен дать обещание Афродите, если богиня согласится навсегда отдать мне эту женщину. Я прошу только этого, и не надо, о незнакомка, мучить меня, хотя ты очень и очень красива.

Она склонила голову и ласково сказала:

— Пусть будет так, как ты хочешь, Турмс. Но ради своего бессмертия ты должен поклясться, что все-таки не будешь связывать себя обещанием. Ты и без того получишь все, что пожелаешь. Ты добьешься всего собственными силами, если поверишь в себя. Даже ее ты получишь, даже Арсиною, эту суку! Но не думай, что я собираюсь присутствовать при том, как ты обнимаешь это ненавистное земное тело. Да, ты не ошибся, Артемида и впрямь предстала перед тобой, чтобы наобещать тебе мыслимые и немыслимые земные богатства. Охотно позволяй им покупать тебя, если так тебе будет легче, но никогда не связывай себя с ними обещаниями. Слышишь? Никогда! Ты ничего не должен им за их дары. Спокойно принимай на земле то, что тебе дают. Бессмертным всегда приносят жертвы, не забывай об этом!

Она говорила быстро, и ее крылья светились и трепетали.

— Турмс, — заклинала она меня, — ты не человек, ты больше, чем человек, но тебе надо суметь поверить в себя! Не бойся, никого не бойся. Никогда! Даже если ты устал или отчаялся, никогда не поддавайся соблазнам земных богов. Они опасны и коварны, они непременно обманут. Наслаждайся своим жалким телом, раз ты этого хочешь. Это меня не касается, но только не связывай себя никакими обязательствами и не давай запугать себя!

Я смотрел на нее, говорившую с глубоким убеждением, и чувствовал, как меня охватывает надежда. Я сам добьюсь Арсинои! Моя сила таится во мне самом, ибо благословила меня молния и это единственное посвящение, которое я принял в жизни.

Она поняла, о чем я думаю, и ее лицо прояснилось, а вся фигура засияла ярким светом.

— Тебе пора идти, Турмс… мой Турмс. Я снова оказался в одиночестве у источника Афродиты. Коснулся мраморных плит под ногами. Они были холодны. Я глубоко вздохнул и понял, что я жив, что не сошел с ума и что все это мне не приснилось.

В ночной тишине, под усыпанным звездами небом, в грозном свете молодого месяца я, совершенно опустошенный, уселся у древнего источника богини и тут же услышал скрип дверей и увидел полоску света. Жрец храма вышел из своего дома и подошел ко мне с финикийской лампой в руке. Он осветил меня, дотронулся до моего лица и строго спросил:

— Как ты сюда попал и зачем разбудил меня среди ночи, проклятый пришелец?

Стоило ему появиться, как яд богини снова просочился в мою кровь и страсть обожгла меня, подобно раскаленному железу.

— Я пришел сюда, чтобы встретиться с ней, — ответил я, — со жрицей, которая появляется в храме и внушает неразумным, что они видят саму богиню.

— Чего ты хочешь от нее? — спросил жрец, и его лоб перерезала глубокая морщина. Но я не обратил на это ни малейшего внимания.

— Я хочу, чтобы она стала моей, — заявил я. — Богиня отравила мою кровь, так что я не могу отказаться от этой женщины.

Жрец некоторое время присматривался ко мне, а потом вдруг смутился, и лампа задрожала в его руке.

— Ты оскорбляешь богов, пришелец, — сказал он. — Может быть, мне кликнуть слуг? Имей в виду, что я могу приказать убить тебя за святотатство.

— Зови, кого хочешь, — огрызнулся я. — И вели меня убить. То-то прославится после этого твой храм!

Он стал в раздумье помахивать лампой и наконец сказал:

— Пойдем в храм.

— Ни о чем другом я и не мечтал, — ответил я.

Он пошел впереди меня; ночь была такой тихой, что огонь в лампе даже не шевельнулся. Я дрожал от холода, но не замечал этого, ибо думал лишь об Арсиное. Когда мы оказались в храме, жрец поставил лампу на пустующее возвышение посреди зала и уселся на стул с медными ножками.