Мика Валтари - Турмс бессмертный

— Но, добрый человек, — ответил я, — у меня нет ни малейшего желания связывать свою судьбу с Афродитой, Я тот, кто я есть. Этого для богини должно быть достаточно, а как дар от нее я забираю с собой эту женщину.

Жрец удивленно смотрел на меня, не веря собственным ушам. Потом губы его задергались от гнева, он что-то промычал и рухнул на пол, выронив из рук нож и чашу богини. Я испугался, что его хватил удар, но мы очень торопились, и я не смог задержаться и помочь старику.

Арсиноя не сводила с меня широко открытых глаз. Я поборол в себе желание прихватить на память древний нож и чашу богини, подошел к Арсиное и ощупал ее тело, чтобы убедиться, что она не взяла ничего из принадлежащего богине. Я дотронулся до ее волос, и даже само прикосновение доставило мне наслаждение. Потом я накинул на жрицу хламиду и повел ее за собой. Она молча и покорно поднималась по лестнице в храм, но я все же не доверял ей и поэтому наверху потряс ее за плечи и внушительно сказал:

— Если ты крикнешь, я ударю тебя по голове.

Она понимающе кивнула. Спотыкаясь осломанные ветром ветки, мы шли через темный двор; потом мы взобрались на стену и стали спускаться вниз с другой стороны. Я двигался первым и ставил ее ступни на колышки от дорожного шатра Танаквиль; несколько раз она тихонько застонала, потому что занозила ноги. Когда мы оказались на земле, я еще раз взобрался на стену и вынул все колышки, чтобы никто не догадался, как я попал в храм. Затем я обнял Арсиною за талию и с бьющимся сердцем повел ее в тот дом, где мы остановились. Она по-прежнему молчала.

Едва мы оказались под крышей, как ее словно подменили. Рыча по-звериному, она выплюнула изо рта горсть драгоценностей, заколок для волос и колец и набросилась на меня с кулаками. Она била и царапала меня, оставляя на моей коже кровавые отметины, и так продолжалось довольно долго, пока я не сообразил, что надо как-то защищаться. Она то и дело изрыгала самые грязные ругательства, но, к счастью, запас ее греческих слов быстро кончился, и она была вынуждена перейти на финикийский, а этого языка я не понимал. Она не давала мне даже рта раскрыть, так что мне никак не удавалось упрекнуть ее в том, что она нарушила обещание и вынесла-таки из храма драгоценности богини. Мне с трудом удалось усмирить ее и заставить замолчать, чтобы она не перебудила криком весь дом.

Но, вспоминая сейчас об этом, я должен признать, что вопила она не очень-то громко, как будто и сама не хотела тревожить моих спутников и других обитателей дома. Тогда, однако, мне казалось, что голос ее напоминал грохот боевых барабанов. Поэтому-то я и стал утихомиривать ее, применяя грубую силу. Но стоило мне коснуться ее и ощутить ее тело, как меня обжег огонь Афродиты. Я прижался губами к ее губам, и мы упали на ложе; я чувствовал, что сердце ее бьется так же сильно, как и мое.

Спустя некоторое время тело ее расслабилось и стало мягким и податливым, руки отпустили мою шею и она откинулась назад, дыша часто и шумно.

— О Турмс, — прошептала она. — Зачем ты так поступил со мной? Я не хотела этого. Не хотела! Я сопротивлялась, но ты сильнее меня, и теперь я пойду за тобой на край света.

Она вновь лихорадочно обняла меня и принялась покрывать горячими поцелуями мое лицо и руки; она гладила следы от царапин и шептала:

— Тебе не больно, любимый, не больно? Я не хотела обидеть тебя. О Турмс, ты не можешь сравниться ни с одним мужчиной! Я твоя, только твоя, вся твоя. Так держи меня крепко.

Она приподнялась на локте, провела рукой по моей щеке и одарила меня влюбленным взглядом. Глаза ее блестели при свете лампы.

— Я пойду за тобой куда хочешь, мой любимый, — клялась она. — Я покину богиню, откажусь от роскоши, забуду всех мужчин. О Турмс, даже если бы ты был нищим, я с радостью жила бы с тобой и довольствовалась бы пресными лепешками и водой, радуясь тому, что ты есть, и не помышляя об иной судьбе. Как я люблю тебя, Турмс! И мне кажется, что ты тоже немножко любишь меня, раз решился на такой опасный шаг, как похищение жрицы прямо из ее храма.

Я, в свою очередь, поклялся ей, что люблю ее больше всего на свете. Арсиное пришлись по душе мои слова, и она забегала по комнате, прикидывая, что из одежды ей понадобится прежде всего. Я уже говорил, что всегда носил на шее селенит, единственную мою ценность. Увидев, как блестит камень, она вдруг остановилась и потрогала его.

— Красивый, — сказала она, — я должна его примерить.

Не спрашивая разрешения, она сняла с меня украшение и надела себе на шею; повернув голову и изогнувшись всем телом, она пыталась посмотреть, как выглядит со стороны, сокрушаясь, что в комнате нет зеркала.

— Правда, он замечательно сверкает на моей коже? — говорила она. — Только к нему обязательно нужна тонкая золотая цепочка работы тирренских ювелиров.

Я ответил, что эта скромная тесемка сделана из волокон травы Артемиды и очень подходит к селениту.

— Оставь его у себя, — с улыбкой добавил я. — Я не думаю, что селенит убережет меня от безумия — ведь влюбился же я в тебя, как сумасшедший.

Она сердито посмотрела на меня и спросила:

— Ах так, значит, ты всегда говоришь то, что думаешь? И полагаешь, что любить меня — это безумие? В таком случае мы немедленно расстаемся, и я возвращаюсь в храм. И забирай этот глупый камень обратно, раз ты им так дорожишь!

Она сорвала с шеи тесемку, бросила селенит мне в лицо и горько разрыдалась. Не помня себя от горя, я вскочил с ложа и принялся утешать ее, уверяя, что она глубоко ошибается. Потом я насильно всунул ей в руку камень, хотя она наотрез отказывалась брать его, и пообещал, что куплю ей золотую цепочку, как только мы доберемся до Гимеры.

— Да не нужен мне этот камень, он мне давно надоел, — не подумав, добавил я.

Она посмотрела на меня сквозь слезы и сказала с упреком:

— Вот оно как?! Ну, Турмс, никогда не предполагала, что ты способен на такое! Надо же — навязывать мне всякую ерунду. Что ж, деликатностью и воспитанностью ты не отличаешься! А мне, значит, надо радоваться и униженно благодарить тебя за каждую ничего не стоящую безделушку? О я несчастная! И почему меня так влечет к тебе?!

Все это стало мне надоедать, и я сказал:

— Это прекрасный камень, но если хочешь, ты можешь его выбросить. Правда, он изумительно переливался на твоей груди, но я все равно больше любовался ею, чем камнем. И запомни, пожалуйста, что твоя грудь — это и есть твое самое дорогое украшение.

В ответ она сердито закричала:

— Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я нагишом отправилась с тобой на край света разделить твое жалкое существование?

— Послушай, Арсиноя, или Истафра, или как тебя там! — не выдержал я. — Во имя богини, замолчи! Теперь не время ссориться: на это у нас еще будет целая жизнь. А сейчас, даже имей я столько денег, чтобы накупить тебе все то, что ты тут называла, этих вещей набралось бы на добрый десяток корзин, и нам понадобился бы караван ослов с погонщиками, чтобы их вывезти. А мы должны выбраться отсюда по возможности незаметно. Так что ты пойдешь с нами в одежде Ауры, приняв ее облик, и будешь изображать ее до тех пор, пока мы не окажемся в Гимере. А там посмотрим, какие из твоих желаний я способен буду выполнить.