Сергей Плеханов - Святослав — первый русский император

Святослав до сих пор терзается мыслью о том, не он ли ускорил смерть матери – всего через три дня после этого разговора угасла она. Как казнился он тогда, как корил себя за жестокосердие, как рыдал у гроба. Черные греческие жрецы, окружавшие смертное ложе, со страхом взирали, как метался князь, как колотил себя в грудь.

Невыносимо было смотреть на отпевание матери, на ее погребение в черной узкой яме без всеочищающего пламени. Но такова была воля Ольги: не совершать русских обрядов, а предать ее земле по христианскому закону, не творить тризны, но поминать ее раздачей милостыни и чтением непонятных длинных молитв. Как сейчас перед глазами многотысячная вереница людей, медленно идущих к свежей могиле. Святослав впервые почувствовал тогда страх перед будущим: их становится все больше, и придет день, когда весь Киев будет гудеть от звона медных досок, в которые колотят церковные служки, сзывая христиан к службе.

Эти ночные костры вокруг Доростола и та молчаливая нескончаемая вереница – два воинства, два поля битвы… Поражение здесь отзовется там. Он знал возможность такого исхода, поэтому и ринулся на ромеев: не победить черное молчаливое воинство у себя дома пока возносится над миром город Константина, пока звучит оттуда высокомерная проповедь о превосходстве странного бога, который не сумел защитить самого себя. Его приговорили к позорной смерти единоверцы хазар, которых победил Святослав. Так кто же избранник судьбы: тот, кто поклоняется распятому, или тот, кто низверг потомков его палачей?

Императору не спалось. Он велел слугам откинуть полы шатра и перенести себя вместе с ложем к выходу. Глядя на зубчатый силуэт крепостных стен, смутно рисовавшийся на звездном небе, Иоанн размышлял о неудачах последнего времени. Так счастливо начатая война неожиданно затянулась; войско русов, которое поначалу представлялось Цимисхию обычной варварской ордой, оказалось весьма упорным и сильным противником. Даже уступая ромеям в числе и в вооружении, воины Свендослава сумели не раз поставить императора в трудное положение. Их богоненавистный вождь не только искусен, но и умен: даже видавшие виды командиры Цимисхия, прошедшие с ним Сирию и Месопотамию, были поражены умением варваров сражаться в пешем строю против катафрактов – тяжелой конницы, закованной в латы. А вылазка русов вчерашней ночью поставила под сомнение успех более чем двухмесячной осады.

Воспользовавшись непогодой, под раскаты грома и шум проливного ливня русы под командой самого Свендослава вышли на нескольких сотнях челнов-однодеревок из города и поднялись на веслах вверх по Дунаю. Подобравшись к обозу ромеев, варвары перебили прислугу и, захватив много зерна, печеного хлеба, вина, сыра и мяса, погрузили все это на свои челны и вернулись в Доростол.

Русская ладья-моноксила

Когда утром Иоанну доложили о ночной вылазке, он в гневе готов был предать смерти начальников флота. Его едва уговорили смилостивиться над ними, но на будущее император пригрозил за подобное упущение безусловной казнью.

Цимисхий отбросил одеяло и вскочил с постели. Приказал одеть себя и, завернувшись в плащ, выбежал наружу. От воспоминания о неудаче его бросило в жар, и теперь он с удовольствием вдыхал холодный воздух, пахнущий рекой, травой, дымом, конским навозом.

Звезда над угловой башней Доростола погасла, затем вновь зажглась. Цимисхий догадался, что кто-то ходит там наверху, и попытался представить себе, о чем думает этот неизвестный варвар. Может быть, он участвовал во вчерашней вылазке и теперь смакует обстоятельства? Или так же, как Иоанн, смотрит во тьму, охваченный необъяснимой тревогой перед огромностью мира, в котором хозяйничает ветер, пришедший из гиперборейских далей. Куда смотрит сейчас этот грубый воитель – может быть взгляд его устремлен на костер, рядом с которым остановился император? Цимисхию показалось на мгновение, что между ним и тем русом на крепостной башне протянулась тончайшая нить, тяжко гудящая под ударами ветра. А может быть, это враждебные сердца наполнили ночь гулким набатом? Император вздрогнул, наваждение кончилось. Он почувствовал себя бесконечно малой песчинкой под грозно и немо горящими звездами. Если судьбе угодно будет отнять у него почти достигнутую уже победу, он действительно станет одной из тех человеческих песчинок, которые взметают и уносят ветры истории. И тогда вся его великая война покажется потомству лишь цепью мнимых успехов, приведших обманувшегося в себе воителя к бесславному концу. Иоанн снова переживал приступ неверия в себя, снова испытывал потребность придирчиво перебрать в памяти все перипетии кампании с самого первого дня…

Незадолго до начала войны с русами император отпраздновал свадьбу. Феофано, имевшую на него виды, он отправил в ссылку на один из отдаленных островов, а сам женился на дочери императора Константина Порфирородного, скончавшегося за десять лет до восшествия на престол Иоанна. Он правил дольше, чем кто-либо из его предшественников – сорок шесть лет. Помимо того, что Цимисхий хотел избавиться от вдохновительницы заговора, которой он был обязан троном, новый властитель хотел связать свое имя с популярной династией и тем самым усилить собственные позиции перед лицом многочисленных врагов. Отовсюду тайные агенты императорской полиции – сикофанты – доносили о готовящихся заговорах. С Востока грозили мятежники, вставшие под знамена Фоки, с Запада – Калокир, опирающийся на силу русов. С заключением царственного брака Иоанн получал поддержку многочисленной знати, выдвинувшейся при Константине Порфирородном, приобщался к наследию покойного самодержца, в том числе к его рукописям, впитавшим богатейший государственный и военный опыт. Рожденный в Порфире, особом помещении императорского дворца, с ранних лет носивший звание законного наследника ромейского престола, коим владели его отец и дед, Константин получил власть не как Цимисхий, в тяжелой и кровавой борьбе, поэтому его наследие особо интересовало узурпатора, лелеявшего мечту о долгом и великом царствовании.

В заметках Константина Иоанн наткнулся и на рассуждение о своем противнике в предстоящей войне: «Знай, что все северные племена по природе своей жадны до денег, алчны и совершенно ненасытны. Их натура поэтому всего жаждет и до всего вожделеет, и не положены пределы ее влечениям, всегда ей хочется большего, а из малой пользы она желает извлечь большие выгоды». Сам Константин, не раз отражавший набеги варваров, тщательно собирал донесения агентов и купцов, побывавших в северных землях. Особенно занимали его возможные противники русов. Одна выписка из сочинения арабского летописца привлекла внимание Иоанна. «Оторвалась часть тюрок от своей страны, и стали они жить между хазарами и Румом, называют их баджанакийа, и не было им места на земле в прежние времена, и вот двинулись они и завоевали землю, и они – шип русийев и их сила». Выходило, что баджанокийя, или пацинаки, как называли их ромеи, или печенеги по-русски, главная сегодня сила Свендослава. Если истинно мнение Константина, то пацинаки столь же алчны, как и русы. Вызвать их столкновение между собой может, следовательно, богатая добыча. Или – обещание помочь овладеть достоянием русов. Но по силам ли пацинакам справиться со Свендославом, если даже могучие хазары не устояли против его дружин? И в ночь, предшествовавшую выступлению в поход, Цимисхий в который уже раз перечитал донесение араба-очевидца падения Хазарии, от которого становилось тягостно на душе.