Сергей Плеханов - Святослав — первый русский император

Картина Г. Семирадского.

Вспоминая эту ночь, наполненную воплями русов и пьяными выкриками разгулявшихся ромеев, Цимисхий с новой силой пережил то паническое чувство, которое охватило его при виде восходящего ночного светила. Почти с самого начала похода небо было постоянно затянуто тучами, и только в ночь поминок по Куркуасу светящийся диск возник над темным краем земли и неприметно стал подниматься к центру небосклона, пока не завис над шатром Цимисхия.

С тех пор много ночей Иоанн с замиранием сердца ждал, когда луна, все быстрее терявшая свой блеск, достигнет зенита. Лагерь к этому времени уже спал, и только храп из палаток нарушал тишину. Молясь Богородице и ангелу-хранителю, император вопрошал, что знаменует идущий на ущерб бледный лик, чью погибель пророчит: его или Свендослава.

Вчерашняя грозовая ночь была наполнена шумом ливня и града, но Иоанн безмятежно заснул, словно успокоенный тем, что Всевышний милостиво задернул от него облачным покровом вестника бед и несчастий.

Но каково же было пробуждение: топот множества ног у шатра, стенания и крики раненых обозников, доставленных на допрос к императору. Цимисхий готов был всех их сделать добычей меча, и только духовнику удалось удержать его от предания казни всех, кто прозевал ночную вылазку Свендослава и захват обоза…

Вот над башней возникло узкое светящееся копье и медленно поползло вверх, все более изгибаясь и превращаясь в серп. Все, что осталось от луны.

Святослав размеренно наклоняется вперед и откидывается назад вместе с веслом, глядя на обтянутую льняной рубахой спину переднего гребца. Князю не хочется больше встречаться глазами с теми, кто, стоя на палубах ромейских судов, наблюдает за уходом русских ладей из Доростола. Хватит того, что он слышит их оживленную перекличку.

Только отойдя на значительное расстояние от покинутого города, Святослав кладет весло и переходит на корму. Стены и постройки, среди которых он прожил несколько месяцев, кажутся отсюда вполне мирными, ибо дрожащее над берегом марево скрывает разрушения, причиненные городу осадными машинами и зажигательными снарядами баллист. Над пожарищами зеленеет листва, солнце дарит бездомным животворящее тепло, дунайские воды чисты и прозрачны, словно никогда не случалось тех дней, когда весь видимый речной простор был усеян вздувшимися трупами.

Князь зажмуривается. Нет сил вспоминать все это: каждодневные погребальные костры и тризны, вырастающие из-за вытоптанного ржаного поля сомкнутые ряды катафрактов, идущих под белыми знаменами севастофоров – посланников императора. Хочется забыть все, что было под этими стенами. И Святослав молит богов послать забвение, перенести его далеко-далеко, в мир детских грез. Но, уронив чубастую голову на заботливо подсунутую кем-то свиту, он возвращается не в тот слепящий снежный и солнечный день, когда кони несли его возок по Днепру, не в храм Святовида, не в уютную тесноту детских покоев дворца, но попадает в ревущий огненный смерч, взлетающий к небесам по бревенчатым стенам киевской церкви Святого Николая…

Встреча Святослава с Иоанном Цимисхием.

(Художник К. Лебедев)

– Эй, князь, я вижу твою смерть! – вне себя от ярости кричал юродивый. – Тебя покарает Христос, все силы небесные восстанут против тебя, и этот огонь, который ты обратил против дома Божьего, пожрет тебя!

Нестерпимый жар все шире раздвигал круг людей, столпившихся вокруг объятого пламенем остова церкви. Только что с треском обрушились внутрь превратившиеся в скелеты купола. Словно огненная лестница карабкалась в небо истончившаяся бревенчатая кладка стен. Встревоженные голоса призывали толпу раздаться: вот-вот остов храма должен был рухнуть.

Волхвы и дружинники, окружившие Святослава, беспечным хохотом отозвались на выкрик убогого, который невесть откуда подкатился к копытам княжеского коня. Сквозь прорехи рубища, покрытого заплатами, видны были цепи, опоясывающие немытое тело. Глаза полыхали отсветами пожара.

Святослав занес было руку с плетью, но испугавшийся конь поднялся на дыбы и удар пришелся по воздуху. А потом, осадив вороного, князь совладал с собой и не стал увечить юрода. Мотнув чубатой головой, быстро спросил волхва:

– А ты что предскажешь, кудесник?

– Смерть свою примешь от руки человеческой, князь. В бою с врагом сложишь голову, – ответил старый жрец, повсюду сопровождавший Святослава. – Вспомни моление пред болваном тмутороканским. Когда предали сожжению на жертвенном огне сердце коня, я гадал по воскурению, и ветер повернул тот дым в сторону степи. Если бы поднялся он прямо в небо, тогда от богов ждать тебе кары, если бы на закат, к морю понесло – от пучины водной или силы ромейской беречься, а коли на восход показало – либо хазарина, либо печенега опасайся. Бойся, князь, степи…

Несмотря на нестерпимый жар, Святослав завернулся в корзно – устремленные на него тысячи глаз обжигали сильнее огня. Только теперь он почувствовал весь накал ненависти, накопившейся у христиан. Как не хотел он верить нашептываниям волхвов, что в богатых улицах его именуют не иначе как поганым, что дружинникам его подают питье в особой посуде, дабы не оскверниться прикосновением к тем сосудам, из которых пили язычники. Не хотел верить послам, которые бывали в Константинополе: Ольгиных крещеных сажал император близ себя, а его, княжеских, заталкивали в самые дальние углы трапезной. Не хотел верить в то, что его самого высокомерно называют варваром. Но не верить было нельзя, слишком много доказательств этой заносчивости видел он с ранних лет, слышал во дворце оскорбительные обмолвки монахинь, обретавшихся на половине матери: не целуй, княгиня, дитя некрещеное, некрещеный ребенок не человек, а кусок мяса…

Когда Святослав вернулся из хазарского похода, то застал в Вышгороде целую рать попов и монахов, приехавших из германских земель. Привыкнув за многие годы к бородатым лицам греков, служивших в киевских церквах, князь редко видел бритых служителей Бога, наезжавших с Запада. И вдруг – целое нашествие Христовых слуг в белых, черных и лиловых рясах, с выбритыми проплешинами, с четками в руках. Но самое тревожное – вместе с ними прибыло множество конных воинов. Не успел князь передохнуть с дороги, как к нему потянулись жалобщики: люди Адальберта – так звали главу прибывших в Киев миссионеров – силой сгоняли киевлян в церкви, заставляли принимать крещение, мешали приносить жертвы русским богам. То же самое обиженные рассказывали каждому встреченному дружиннику.