Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов

Чуть расширим рамки сего свидетельства. В 1748 году Пётр Шувалов учредил Беломорскую коммерческую компанию, получившую на откуп промыслы на двадцать лет. Это были китоловный и тюлений промыслы. И морские промышленники, выходившие в море из Варзуги, Сумского Посада, Кеми, Мезенского и Кеврольского уездов, не имели права продавать тюленье сало и кожу никому, кроме шуваловской конторы. Его приказчики ходили на судах компании, кроме Белого, в Карское море, в Обский залив, строили по берегам магазины с хлебом и железными изделиями, которые продавали промысловикам и всему населению Севера по баснословным ценам.

Но мало того — Шувалов выхлопотал себе привилегию на заготовку казённого леса в Архангельской губернии по рекам, текущим в Лапландии и возле Пустозерского острога. Доверенность же он продал английскому купцу Вильяму Тому, за которым закрепил по контракту право рубить, сплавлять и продавать лес аж до 1790 года.

Гом, с попустительства Шувалова, который регулярно получал огромные доходы, истреблял лес хищнически. Он строил из русского леса суда на сооружённых им верфях по Онеге и Мезени, а также на Двине, у самого Архангельска. Только на одной Онежской верфи у него насчитывалось пятьдесят кораблей, экипажи которых состояли сплошь из иностранцев. За короткое время этот предприимчивый посредник Шувалова наводнил русским лесом рынки Голландии, Англии и Франции настолько плотно, что не смог продать и за три года и потому вынужден был сбывать его за бесценок.

Мало того, что Пётр Шувалов брал на откуп целые промышленные отрасли, он удосуживался ими спекулировать. Перепродажа русского леса английскому предпринимателю — ещё цветочки! Настоящую аферу граф провернул с гороблагодатскими заводами. Эти железоделательные заводы, а также и новый, ещё только строившийся на реке Туре, вместе с приписанными к заводам крестьянами он взял, как уж привык, в откуп. При этом он оттягал себе не только ещё не разработанные недра, но и сто тысяч пудов выделанного и привезённого в Санкт-Петербург железа, продав его англичанам.

Уплата денег за заводы была рассрочена на десять лет. Но, уплатив в общей сложности всего девяносто тысяч рублей, Шувалов потом ежегодно получал с них подвести тысяч. Когда же, в конце концов, истёк срок аренды и Шувалов вынужден был возвратить заводы и рудники, он исхитрился урвать из казны ещё семьсот тысяч рублей.

В тот самый день, когда Иван Зубарев подал челобитную императрице, он к вечеру уже был в доме Петра Шувалова.

Граф принял его в своём кабинете и велел выложить на стол всё, что тот имел при себе.

— Тут, в мешочках, пробы. А вот бумага, что выдала Сенатская комиссия.

— Оставь всё как есть у меня. И бумагу сию, — тоном, не допускавшим возражений, произнёс граф.

— Так мне же, ваше сиятельство, велено быть у профессора химии Ломоносова. И письмо к нему отписали его превосходительство, что были аккурат при её величестве императрице, когда я предстал перед нею. Так что не с руки мне ослушаться и не объявиться в срок на Васильевском острове.

Породистое лицо вельможи изобразило неудовольсгво.

— Порассуждай у меня... Отныне я, граф Шувалов, буду ведать сим делом. И мне вернее знать, как тебе поступать. Пойдёшь с моим человеком. Он тебе укажет, где переночевать, а к утру заявишься в академическую лабораторию химии с тем письмом, что тебе дадено, и вот сей образец прихватишь. — Граф Шувалов швырнул Зубареву один из свёртков, содержащих руду.

Зубарев помял в руках треух, собираясь напялить его на голову, когда вельможа era остановил:

— Вот бумага, перо. Садись к столу и опиши то место, где вёл поиск. Да абрис местности, коли сумеешь, зарисуй: где гора, где лес, где низина, и то место, где брали шурфы.

Когда Зубарев присел к уголку стола и стал корябать на бумаге то, что ему было велено, граф отошёл к окну, и мысли его обратились к сегодняшнему происшествию, о коем его уже к концу дня успел уведомить брат Иван.

Лет пятнадцать назад вот так же были обнаружены на Алтае серебряные руды заводчиком Демидовым. Правда, по первости Акинфий Никитич решился на невиданное — утаил находку. Но выдала алчность непомерная — стал из подпольно выплавленного серебра на своём Невьянском заводе изготовлять рубли. Знал ведь, что за такое — каторга, а то и лишение живота. Однако жадность затмила взор, затуманила совесть. А чтобы не попасться, производство фальшивых монет обставил тайною. Работные люди, занятые секретным ремеслом, были помещены глубоко под землёю. Сверху же подземелья — плотина. Знал ведь, чуял — государственные люди доберутся, нагрянут с проверкой, потому и готовился в случае чего открыть плотину. Так и сделал, потопив сотни мастеровых.

Уже задним числом, чтобы, значит, замолить свой грех пред новою императрицею Елизаветой, преподнёс ей якобы первую с того завода выплавку. Притом просил, чтобы серебро сие было употреблено на раку святого Александра Невского.

«Дай Бог, чтобы находка сибирского малого подтвердилась — развернусь не хуже уральского Демидова! — довольно ухмылялся про себя граф, предвкушая размах работ, которые он поведёт в башкирских местах, о которых только что поведал тобольский не промах парень из купеческого сословия. — Его не возьму в дело — откуплюсь. А рудники и заводы — всё возьму в собственные руки. Однако для верности надо бы надлежащим образом подстраховаться. Апробация у Ломоносова — хорошо. Только для пущей уверенности надо бы пробы ещё отослать в Монетную канцелярию и в Берг-коллегию».

— Глашка! Не слышишь, что ли, меня? Ты где, негодница, вот ужо я тебя проучу! — кричала старая дама, выходя из своей комнаты. — Ты кому там открывала?

— Да это не к нам — к Михаилу Васильичу человек приходил, только дверью ошибся, — оправдывалась служанка.

— Это к какому такому Михаилу Васильичу? Не знаю таких.

— К Ломоносову, профессору.

— A-а, это к тому, непутёвому. — Дама удалилась снова к себе, на ходу завершая разговор: — Пустой человек. И прислуга в его доме такая же — все по соседям бегают. У кого кофейник одолжить, у кого скалку для белья. То ли дело Тредиаковский Василий Кириллович. Тоже академический профессор. Но в его доме порядок, потому как самостоятельный господин. И люди к нему редко захаживают — только нужные. А у энтого, считай, проходной двор с утра до вечера. Правда, и вельможи частенько заезжают, особенно один — Иван Иванович Шувалов! Главный, говорят, фаворит императрицы! Ну и водил бы с ним дружбу, коли подфартило. Так нет же — и людишки подлого звания, в зипунах да с котомками, обивают его порог. Тьфу ты, прости, Господи, душу грешную.

А в то время, когда ворчливая соседка выговаривала эти слова, человек с котомкою за плечами и в изрядно затерханном полушубке входил к Ломоносову.