Александр Струев - Царство. 1955–1957

Ягода и его подручные сами убивали безнаказанно. Теперь и их казнили. Задумаемся, сколько же было казнено, миллионы!

А, что говорить о процессах над видными коммунистами, стоявшими у истоков Коммунистической партии? Подобные процессы завершались страшными приговорами. Все эти люди были уничтожены как враги народа. Были ли реальные доказательства их вины для суда? Никаких доказательств. По материалам, которые фигурировали в делах этих людей, они не заслужили не только обвинения, но и ареста. О многих из них Ленин отзывался очень лестно, хотя порой и критиковал. Если взять, например, Бухарина, я с него начал, и опять скажу. Мое поколение воспитывалось на его «Азбуке коммунизма». Он много лет был редактором главной пролетарской газеты. Его устные доклады и выступления в печати внесли очень большую лепту во внутрипартийную победу. А из него вдруг стали делать какого-то шпиона, доказывать, что он продавал территорию СССР. Сейчас это выглядит просто сказкой для малолетних, а в принципе несостоятельная клевета!

Хрущев отпил глоточек воды, докладчику всегда подавали стакан с водой, чтобы в нужный момент смочить горло.

— Теперь хочу продолжить рассказ о других фактах, чтобы яснее показать механику подхода и мышление Сталина в период неудержимого разгула культа его личности, ведь, собственно, культ личности Сталина породил все эти беззакония.

Было время охоты на поляков. В каждом человеке польской национальности усматривали агента Пилсудского или провокатора. Иной раз допускались неприятные шутки в отношении евреев, когда поляков было мало, часть евреев переделывали в поляков, объясняя, что они маскируются под евреев, а на самом деле поляки. Все это тоже строилось на выбитых кулаками признаниях. Показательный случай произошел на моих глазах. Работал секретарем обкома Днепропетровской области товарищ Задионченко. Одно время он был председателем Совета Народных Комиссаров РСФСР. Однажды мы проводили партконференцию и в перерыве подходит к моему заместителю человек, делегат конференции, и говорит: «Передавайте привет моему дяде Задионченко», а фамилия того человека была Зайончик. Заместитель мне об этом эпизоде рассказал. Я пожал плечами, а скоро узнал, что Задионченко вовсю интересуется НКВД. В то время происходило бурное разыскивание всяческих родословных, чтобы не затесались в наши ряды враги. Тогда партийные работники целиком зависели от органов НКВД, а не они от нас, от партии. Собственно говоря, не мы ими руководили, а НКВД навязывало нам свою волю, хотя внешне соблюдалась субординация. Фактически своими материалами, документами и действиями органы НКВД направляли нас туда и так, как хотели. Мы же, согласно сложившейся практике, обязаны были во всем доверять их документам и аргументации.

Для НКВД никакое новое дело не требовало больших усилий. Скоро выяснилось, что Задионченко родился около села Канев, отец его — кустарь-жестянщик, мать работала табачницей. Отец вскоре умер, мать заболела туберкулезом и тоже умерла. Задионченко, тогда еще Зайончик, остался сиротой, его приютил какой-то ремесленник. Он воспитывался улицей, кормился у добрых людей. Так и рос. Тут грянула революция, потом Гражданская война, в их городе проходил боевой отряд, и он увязался за отрядом. Красноармейцы его подобрали, одели, обули и дали ему фамилию уже не Зайончик, а Задионченко. Такое расследование по-быстрому провели. После доклада наркома НКВД Украины выясняется, что Задионченко замаскированный враг, тем более что с ним несколько раз беседовали, просили дать объяснение смены фамилии, а он отпирался. Когда я вызвал его и спросил, зачем он себе вредит, Задионченко заплакал, начал просто рыдать.

«Я никому не говорил, что был Зайончик, — плача, говорит он, — даже моя жена не знает, что я еврей. Это удар для моей семьи! Я не знаю, как сейчас быть и что произойдет».

Выслушал я все и сразу же позвонил Маленкову, Георгий Максимилианович хорошо знал Задионченко и с уважением к нему относился.

«Про это, — говорит Георгий Максимилианович, — надо будет Сталину рассказать. Когда в Москве появишься, вот и сделай это».

Я пообещал. Приехал я в Москву и узнаю: нарком Ежов уже про это дело знает, говорит мне, улыбаясь:

«Задионченко, ты думаешь, еврей? Он — поляк!»

«Как же можно так говорить, я точно знаю, он — еврей! — доказываю я. — Мы знаем даже синагогу, где совершался еврейский обряд при рождении мальчика!»

Я побывал у Сталина, рассказал ему все как есть. Сталин воспринял довольно спокойно.

«Дурак, — сказал он по-отечески, — надо было самому об этом сказать, а не упираться. Вы не сомневаетесь в его честности?» — спрашивает.

«Конечно, не сомневаюсь, — отвечаю, — а органы делают из него шпиона-поляка».

«Пошлите их к черту!» — говорит Сталин.

Из-за такой вот безобидной смены фамилии чуть не произошла беда. Я так пространно об этом рассказываю, чтобы вы вспомнили то время, ту тягостную обстановку, которая сложилась в обществе. За каждым без исключения могли дотянуться руки НКВД, как тянулись они и за душою Задионченко. Вот в такой суровой обстановке все мы жили и работали, по наводке НКВД боролись против врагов народа, а по существу, за свое выживание.

Когда посылал меня Сталин на Украину, то сказал, чтобы я больше внимания уделял сельскому хозяйству. Село у нас организовано плохо, промышленности кадры организованы лучше. Такой линии я и придерживался, хотя мне это было нелегко, я чувствовал тягу к промышленности, особенно к углю, машиностроению и металлургии. Хочу повторить, что к тому времени, как я появился на Украине, колхозные кадры там здорово поредели. Стали готовиться к весеннему севу. На Юге иной раз случаются такие ранние весны, когда полевые работы начинаются в феврале, а уж в марте — обязательно идут, и вдруг сталкиваемся с таким явлением: в западных областях, граничивших с Польшей, налицо массовая гибель лошадей. Лошади заболевали, быстро хилели и дохли. Почему? — Ничего толком нельзя понять, никто не знал. Определить падеж лошадей нельзя было и потому, что, когда комиссии с привлечением ученых, которые считались специалистами, разворачивали работу, их сразу арестовывали и уничтожали, как вредителей, причисляя к виновникам гибели лошадей.

Вспоминаю такой случай в Винницкой области. Приехал я в какой-то колхоз, где погибло очень много лошадей, и стал расспрашивать конюха. Он мне и говорит: «Я видел, как один тип сыпал лошадям какое-то зелье, сообщил куда надо, поймали его, а он оказался ветеринарным врачом. Расстреляли его, ничего не спрашивая».

Немцы тогда готовились к войне и запросто могли через поляков делать все, чтобы подорвать наше колхозное хозяйство. В какой-то степени было логично лишить нас лошадей — ударить по сельскому хозяйству и по военным возможностям, потому что лошадь в те времена была то же, что сейчас танки и авиация. Это был подвижной род войск. Лошади — это и кавалерия, и обоз, так тогда рассуждали, поэтому объяснялась гибель лошадей актом вредительства со стороны внешних врагов, которые объединились с врагами внутренними. Над этим тогда НКВД работал. Но я не мог до конца согласиться с таким объяснением. Почему же коровы и овцы не дохнут, а дохнут только лошади? Хотелось послушать ученых, ветеринарных врачей, зоотехников, но их ряды катастрофически поредели. Спросил я наркома внутренних дел Украины Успенского: «Есть ли у вас заключенные, которые обвиняются в травле лошадей?» — «Да, есть», — он говорит. — «Кто они такие?» — Успенский назвал фамилии профессора Харьковского ветеринарного института и директора Харьковского зоотехнического института. Первый — еврей, второй — украинец. Я предупредил — к вам приеду, вы их вызовите к себе в кабинет.