Александр Струев - Царство. 1955–1957

Подобные разговоры Полина Семеновна не одобряла, а Молотов продолжал играть, услаждая слух.

На свои концерты он никогда никого не звал, лишь Полина Семеновна могла заходить во время игры, садиться в кресло и беззвучно вязать на спицах. Все, что она вязала, доставалось мужу, ведь вязаные вещи рождались в священной мелодии, а значит и предназначались маэстро: и носки, и свитера, и шерстяная жилетка, и теплые варежки.

— Если б я не играл, давно бы помер! — с каким-то демоническим смыслом выговаривал Вячеслав Михайлович.

Пела скрипка, пела и пела, а дни текли за окном, текли вдоль Москвы-реки, вдоль лесов и полей, вдоль дорог, деревень, городов, по Красной площади, мимо Кремля.

Костерок догорал. Лобанов поковырял кочергой раскрасневшиеся от жара головешки, которые при прикосновении хрупко разваливались, и удовлетворенно кивнул — ничего, кроме прогоревших дров, от костра не осталось.

— Угли готовы! — громогласно объявил он.

Пал Палыч собирался запекать картошку. Из Краснодара был прислан ящик первой майской картошки.

— Молода, путного из нее не получится, — выразил сомнение Никита Сергеевич. — Продукт испортим!

— Еще как получится! — академик разгреб золу, вырыл неглубокую ямку, засыпал туда треть ведерка картошки, и тут же укрыл переливающимися от жара углями. — Жар потрясающий!

Хрущев внимательно наблюдал за его действиями. Серов в сторонке курил.

— Повару горло промочить надо, а то смотрю я, он вконец запыхался! — выдвинул предложение Никита Сергеевич.

На столик, позаимствованный из стоящей рядом беседки, Серов выставил бутыль самогона, рюмки, выложил из короба с провиантом сало, хлеб, разломал головку чеснока:

— Прошу!

— Пролетарская еда! — одобрительно закивал Никита Сергеевич. — Жаль, огурчиков нет.

— Я промашку дал! — сокрушался Лобанов. — В Тимирязевке круглый год огурцы. В следующий раз привезу.

— В следующий раз! — протянул Никита Сергеевич. — Еще дожить надо до следующего раза!

Хрущев застыл над пунцовыми углями.

— Наливай, Ваня, не околачивайся без дела!

Генерал откупорил бутыль. Лобанов на карачках ползал у прогоревшего костра, постоянно сгребая к центру огненные головешки. Угли душно переливались, внезапно вспыхивая. Руки у Лобанова были перепачканы, и не только руки, сам аграрий основательно вымазался: невесомая зола цеплялась к белоснежной рубашке, липла к ладоням, щекам, стремилась проникнуть за шиворот, угодить в густую белую шевелюру — Пал Палыч был седой, как лунь.

— Иди к нам! — позвал его Хрущев.

— Не могу, огнем управляю. Тут главное — не передержать.

— Да брось, Пал Палыч! Вставай!

Лобанов закряхтел, поднялся, огромной пятерней схватил рюмку.

Настроение у Первого было не ахти. Не шли из головы события с диверсантом-аквалангистом, который приплыл минировать советский крейсер в Англии. Хрущев никак не мог отделаться от чувства омерзения.

Выпили первую рюмку. Никита Сергеевич ухватил сало и жадно сунул в рот:

— Не везет последнее время. Почему не везет? — он покосился на председателя КГБ. — Потому что по морям-океанам всякое дерьмо плавает! Англичане изуверы, за столом в похвальбе рассыпаются, а сами — с ножом к горлу!

— Могли на воздух взлететь! — подтвердил генерал.

— Агента, кто беду упредил, забывать нельзя. По существу, он нам жизнь спас. Несколько тысяч жизней! — уточнил Никита Сергеевич. — Я бы такого человека, хоть он и иностранец, к званию Героя Советского Союза представил. Расскажи о нем, Ванечка.

— Был завербован в Москве, когда работал в аппарате военно-морского атташе. Аккуратист, педант, одет с иголочки, шутник.

— На чем попался?

— Оказался гомосексуалист, подставили ему паренька, ну и завербовали.

— Пидорас, что ли?! — прозрел Никита Сергеевич. — Ух, … твою мать! Что за люди растут при капитализме, что из них получается? Насквозь прожженные! А еще про мораль кричат! Какая, на хер, мораль, если извращенцев на секретную службу берут?! Он поэтому своих и продал, что пидорас! Слава богу, у нас таких нет!

— И у нас попадаются, — поправил Иван Александрович. — А как бы мы его завербовали?

— У нас за это сажают!

— Сажают.

— За такое сроки отменять нельзя! — раскраснелся Хрущев. — Мы должны подобные явления полностью искоренить!

— Искореняем, — отозвался генерал армии, — но ведь и для работы надо.

— Господи помилуй! — прошептал Хрущев. — Такому порочному человеку Золотую Звезду давать нельзя. Денег ему надо дать, не поскупиться, ведь жизнью ему обязаны, хоть он и пидорас.

— Пидорас в России слово оскорбительное, — выступил Лобанов. — Под этим нехорошим словом обычно подразумевают вора или обманщика, того, кто нечист на руку, со значением «грязный», «нечестный». А разведчик-англичанин не то чтобы обокрал кого-то или обжулил, он, получается, пидорас в хорошем смысле! — разливая, высказался Пал Палыч.

— Все шутишь! — хмыкнул Хрущев.

— Гомосексуализм есть болезнь, — уточнил Лобанов.

— Пусть лечится, наших денег ему хватит. Может, он к нам жить приедет? — Хрущев уставился на Серова. — Подлечим, перевоспитаем, бабенку стоящую подберем?

— На Западе он нужней. Предлагаю ограничиться деньгами.

— Деньгами, так деньгами! Надо же, на Советскую Россию пидорасы работают! — изумился Первый Секретарь.

— Значит, не безразлично им дело социализма! — с очень серьезным лицом, произнес Пал Палыч.

— Молчи уже! — цыкнул Хрущев.

— Будьте здоровы, Никита Сергеевич! — с полной рюмкой провозгласил Лобанов.

Чокнулись, выпили.

— Я за диверсанта-аквалангиста беспокоюсь, англичане в море его не выловят?

— Не должны.

— Почему без головы его оставили?

— Так получилось, — потупился Серов.

— Лучше б с головой был, а то как-то не по-людски!

— И кисти рук отрубили, — признался Серов. — Чтобы по отпечаткам не опознали, если со дна всплывет. Но такого произойти не должно, надежный груз к ногам привязали.

— Вот, бл…, садисты! Давай, не стой, наливай! — Хрущев снова подозвал чумазого Лобанова, который отлучился к костру. — Пьешь с нами или ходишь?

— Пью, а как же!

Подмосковье зазеленело, полопались почки, поползли к солнцу еще не окрепшие зеленые листики, огласилась окрестность забористыми птичьими трелями. С глухим жужжанием низко над землей пролетел майский жук.

— Так устаю, так выматываюсь, мочи нет! — придерживая полную рюмку, жаловался Никита Сергеевич. — И еще всякая грязь цепляется! На переговоры едем, а нам под днище корабля с любезной улыбкой морского дьявола подсылают!

Хрущев вопросительно взглянул на генерала:

— А нашли ту мину? Может, попутали, не было никакой мины, а просто решили англичане наш корабль пощупать, поразглядывать вблизи?