Александр Струев - Царство. 1955–1957

— Почему не плаваешь, Люда? — устроившись рядом, поинтересовалась Екатерина Алексеевна.

— Вода холодная.

— Хорошая. Я прямо энергией зарядилась.

— Не моя вода, пусть потеплеет, — отпиралась Людмила. — Я в бассейне покупалась.

В бетонном теле набережной был встроен бассейн. Шириной он был не больше квадратного навеса, под которым в рядок умещалось пять лежаков и пара шезлонгов, не большой и не маленький.

— Налить тебе вина?

— Можно.

Екатерина Алексеевна подхватила бутылку «Алиготе».

— Твой все утро нырял, крабов ловил.

— Значит, вечером пируем!

— В этих крабах есть нечего. Вот на Сахалине крабы! — развела руками певица. — Там краб — пир, а тут — смех!

— Тогда снова напьемся! — весело отозвалась Екатерина Алексеевна.

Зыкина недовольно посмотрела на пирс, где загорал фурцевский дружок.

— Не балуй его, не балуй, Катерина Алексеевна!

— Отстань. Я его сегодня ругала.

— За что?

— За то, что ничем не занимается, ничего не хочет, за то, что цели в жизни не имеет, — призналась Фурцева. — «Апатия», — отвечает.

— Кислятина это «Алиготе»! — скривилась Люда.

— Мне нравится.

— Он за вами, как за каменной стеной, вот ничего и не нужно! Одет с иголочки, часы золотые. Эдакий франт! Вконец его распустите.

— Сколько той жизни! — вздохнула Фурцева и грустно добавила: — Я в любви невезучая!

Кротов как будто догадался, что разговор про него, посмотрел в сторону женщин и, поймав взгляд Екатерины Алексеевны, помахал рукой.

«Все-таки красивая у меня баба!» — подумал он.

— Иди к нам! — позвала Фурцева.

В одно движенье ловец крабов и женских сердец подскочил с места и пружинистым шагом направился в сторону шезлонгов.

— Ты красный! — оглядывая мужчину, отметила Фурцева. — Возьми крем, намажься, а то облезешь.

— Я не сгораю, ничего со мной не будет.

Кротов сел рядом.

— Вина выпьешь?

— Налей!

Зыкина сняла с головы белоснежную панаму и стала ею обмахиваться:

— Жара!

Вокруг не было ни ветерка, ни дуновенья, движение воздуха зависело теперь от усилий прибоя, который с каждым разом бил тише и тише. Валерий прошел к холодильнику и принес вазочку со льдом. Положив в свой бокал три кусочка, он вспомнил про остальных:

— Льда надо?

— Клади!

Кротов зазвенел мельхиоровой ложкой.

— А тебе? — обратился он к певице.

Зыкина молча кивнула, продолжая обмахиваться. На ее лице выступили чуть заметные капельки пота:

— Чем больше пью, тем жарче!

Отдыхали на море пятый день. Завтра собирались поехать в Алупку, во дворец графа Воронцова. По счастливой случайности этот уникальный архитектурный ансамбль, построенный в девятнадцатом веке английскими архитекторами, уцелел. Немцы заняли Крым внезапно, и отступающие советские части не успели его уничтожить. Фашисты покидали Крым тоже впопыхах, и хотя дворец заминировали, взрывчатку обезвредил Щеколдин, директор. Его, как обиженного Советской властью, немцы оставили на работе. Если б рвануло, остались бы на месте замка повелителя южных губерний шершавые диабазовые глыбы. За спасение архитектурного памятника Щеколдину сохранили жизнь, правда, за решетку все равно посадили, а то как? Ведь при фрицах работал! С сорок четвертого года дворец сделали госдачей. Во время проведения Ялтинской конференции стран антигитлеровской коалиции в нем квартировался премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль. Дворец до сих пор скрывался за семью заборами, принимая на отдых высших государственных лиц, но с благословения Ивана Александровича Серова перед Фурцевой открывались все двери.

— Может, в бадминтон сыграем? — обратилась к Валере Екатерина Алексеевна.

Играли без счета, воланчик исправно взмывал вверх, метался туда-обратно. Игроки били метко, но Валера уступал, соперница была настойчивой и техничной, в свое время она серьезно занималась теннисом, и бадминтон ей давался легко, и еще солнце помогало — слепило противника.

— Невозможно играть, ничего не вижу! — возмущался мужчина. — Ты специально так подаешь, чтоб я не видел!

Екатерина Алексеевна смеялась, ей было весело.

— Мазила! — дразнила она.

— Мама, мамочка! — со стороны дачи раздался девичий голос.

Светочка-доченька спешила к навесу. Как и тысячи партийных функционеров, Екатерина Алексеевна не удержалась и назвала дочку Светланой. До войны имя Света стало самым распространенным в СССР.

— Тебя к телефону зовут! — запыхавшись, проговорила дочь.

Мать обняла девочку. Отец Светы давно имел другую семью и не торопился навещать ребенка, но мама и бабушка ее в обиду не давали.

— Может, Светуля, в море поплаваешь? Я час купалась!

— Давай вместе!

На пляж спешил прикрепленный Екатерины Алексеевны, подполковник Назаров.

— К ВЧ срочно просят! — сообщил он.

Пришлось идти в дом.

— Вина ты не пьешь, — обращаясь к Свете, проговорил Валерий. — Может, лимонада налить?

— Лучше мороженого!

Валерий сходил к холодильнику и, отыскав эскимо на палочке, протянул ребенку.

— Ешь, пока мать не видит!

Светлана радостно заулыбалась.

— Ты потихоньку, — предупредила Зыкина, — а то достанется нам!

У Светы было слабое горло.

В это время на лестнице показалась Екатерина Алексеевна.

— Что? — спросила Зыкина, всматриваясь в напряженное лицо подруги.

— Уезжаю. Польша взбунтовалась!

На экстренном заседании Президиума говорили мало. Генерал Серов доложил обстановку. В польском городе Познань на заводе имени Сталина стихийно начался митинг рабочих, недовольных пустотой и дороговизной в магазинах, тяжелыми условиями труда, социальной неустроенностью. Через некоторое время митингующие успокоились и начали расходиться, но шум уже пошел по округе. Во второй половине дня огромная толпа собралась в центре города, прямо возле Управления Министерства общественной безопасности. Наскоро соорудили помост, с которого обращались к присутствующим, и понеслось — выступление за выступлением. Сначала речи были удобоваримыми, но потом зазвучали резкие голоса, люди кричали, выплескивая накопившееся недовольство, начали ругать режим. В толпе появилась полиция. Особо злостных ораторов пытались изолировать. Один полицейский подошел сзади и толкнул человека, взобравшегося на стул, с которого тот говорил. Оратор не удержал равновесия и свалился на землю. Разгоряченные манифестанты ринулись на обидчика, за сослуживца вступились полицейские, началась свалка.

Свистки отчаянно свистели, в ход пошли кулаки, стражи порядка послали за подкреплением. Кого-то сильно ударили, кому-то разбили нос, один из участников сборища, получив в лицо чем-то тяжелым и обливаясь кровью, рухнул на булыжную мостовую. Стоящая рядом женщина заголосила: «Убили!» Озверевшие люди повалили ближайших полицейских и принялись нещадно бить. Кто-то из стражей порядка пытался стрелять, достал пистолет, прогремел выстрел, но пуля угодила в землю. Оружие было зажато атакующими, потом выбито, а дальше оно уже стреляло в обидчика. И пошло смертоубийство. Полицейские пытались убежать. Обезумевшая толпа жаждала крови. Избиение полицейских вылилось в бойню, демонстранты ворвались в городское управление безопасности, стали крушить мебель, бить стекла, выламывать двери, с невероятной яростью выплеснулась скопившаяся ярость, негодование, несогласие с существующими порядками.