Александр Струев - Царство. 1955–1957

На тумбочке звякнул телефон.

— Кто еще там?!

Было около одиннадцать вечера.

— Ты меня извини, Катерина Алексеевна, — в трубке раздался голос Зыкиной. — Я просто не выдержала!

— Что стряслось?

— Даже не знаю, с чего начать, — тяжело дышала подруга.

— С мамой все в порядке? — испугалась Фурцева.

— С мамулей все хорошо, и со Светланкой тоже. Я из-за твоего кобеля звоню.

— Что?

— Бл…н твой Валерка! Горничную излапал, в кровать затащил, это вчера стряслось, а сегодня официантку молоденькую на лодке увез. Как приплыли, стали ее допрашивать: «Заставил ехать», — отвечает. Плачет, говорит, приставал. А с той, с первой, поговаривают, еще в прошлом году снюхался. Ты извини, что я такие прискорбности открываю. Как уехала ты, в тот же вечер напился, прямо насосался, противно было смотреть, ну и началось. Гнать его надо в три шеи, ведь позорит тебя!

— Так и сделаю, — не своим, а каким-то упавшим, маленьким голоском отозвалась обманутая любовница. — Устала я, Люда, спать пойду! — и дала отбой.

Несчастная опрокинулась на кровать, долго лежала с открытыми глазами и не могла шевельнуться, так ударила по сердцу измена.

С момента их первой ссоры Валера был скромен, тих, заботлив, однако не чувствовалось в нем любящего начала, слова пустые, улыбка пресная, видом своим и выражением лица походил он скорее на хмурую тень, чем на любящего человека. Сейчас она это отчетливо поняла. Почему не послушала бабушку, которая прозвала Валерку «фантиком»? Мерзкий приспособленец не обращал внимания на дочь, та обижалась на дядю Валеру, он лишь в присутствии матери улыбался, называя девочку «Светуля»!

— Негодяй, негодяй! — прокричала Екатерина Алексеевна и ринулась к телефону.

Набрав номер начальника охраны, она распорядилась как можно скорей удалить Кротова с крымской дачи, вышвырнуть его вещи из Москвы и близко не подпускать ни к горкому партии, ни к жилищу Екатерины Алексеевны! Обманутая в ожесточении сжимала кулаки и скрежетала зубами, но расплакаться не получилось. Может, от злости, от оскверненной любви? Может быть. А может, потому, что на высоких должностях любить получается мимоходом в перерывах между совещаниями, и сердце становится не сердцем, а делается похожим на бесформенный кожаный мешок.

— Нет, — прошептала Екатерина Алексеевна, — я любила по-настоящему! Будь ты проклят!

— Ашхен Лазаревна, вы можете со мной встретиться? — робко спросила Света, она не с первого раза решилась набрать телефон Микоянов.

Жена Анастаса Ивановича согласилась. Они встретились там же, где и в прошлый раз, во дворе дома на набережной, только тогда они встретились случайно, а сегодня их встреча была запланирована, и сели они точно на ту же скамейку.

— Спасибо, что пришли, Ашхен Лазаревна! — поблагодарила дочь Сталина.

— Да, что ты, мы же близкие люди!

— Так было! — вздохнула Света.

— Не было, а — есть! Что у тебя стряслось?

— Не знаю, как сказать, — замялась Светлана.

— Говори, говори!

— Мне все время снится отец. Как похоронили его, то есть положили в Мавзолей, он стал ко мне во сне являться.

— Это хорошо, ведь отец, — отозвалась Ашхен Лазаревна.

— Кажется, он хочет мне что-то сказать.

Жена Микояна с недоумением и даже с испугом посмотрела на Светлану:

— Что сказать?

— Я не понимаю! Но сказать точно что-то хочет, я чувствую. Потому и снится.

— Чем же я тебе помогу, милая? — Ашхен Лазаревна вскинула на собеседницу внимательные глаза.

— Вы поймите меня правильно, — Света замялась. — Отец учился в семинарии, он ее не закончил, но шел туда осмысленно, чтобы стать священником.

— Я это помню.

— Думаю папу надо отпеть.

— Отпеть?

— Да.

— Отпеть в церкви?

— Да. Совершить православный обряд, как обычно поступают над крещеным человеком, который умер. Ведь папа крещеный, его окрестили, когда родился, он сам рассказывал. Я считаю, так будет правильно.

Жена члена Президиума Центрального Комитета в этот раз очень строго посмотрела:

— Ты, Света, никому про такое не говори, никому, ни одному человеку! Нельзя твоего папу отпевать. Сама представь, Партия учит — Бога нет, Иосиф Виссарионович лежит в Мавзолее рядом с Лениным, вождем революции, повсюду люди отрекаются от веры, церкви рушат, ХХ Съезд прошел, а ты что удумала?!

— Я не удумала, мне кажется, что папа именно это просит.

— Ты взрослый человек, Светлана, образованный человек! Вот и ответь теперь, как тот, кто умер, может чего-то просить? — нахмурилась Ашхен Лазаревна. — Не выдумывай, прошу тебя!

Светлана умолкла. Жена Микояна тоже замолчала, но потом заговорила снова:

— Представь, что начнется, если ты, член Коммунистической партии, об этом заикнешься?

— Я только вам сказала.

— И хорошо, что только мне, я тебя не выдам. В память отца-коммуниста такие вещи делать нельзя, это категорически исключено!

— Что ж тут особенного?

— Вот вдумайся, о чем ты сейчас говоришь, вдумайся?! Света, я тебя умоляю, оставь свою идею! Про такое я не смогу сказать даже Анастасу Ивановичу. Если вдруг скажу, он в обморок упадет, и мы тогда точно не сможем встречаться!

— Я понимаю, — прошептала Светлана. — Понимаю. Спасибо!

— За что ж спасибо?

— За совет! — еле сдерживая слезы, выговорила дочь вождя.

Ашхен Лазаревна с сочувствием смотрела на нее и под конец обняла.

— Милая ты моя, милая, хорошая! Знаю, как тебе нелегко! Знаю, но потерпи, потерпи, пожалуйста!

Света всхлипнула.

— Жизнь устроена, как качели, только опасные качели, можно с них слететь и побиться. Понимаешь, о чем я?

Света не отвечала, беззвучно плакала, уткнувшись в плечо Ашхен.

— Ну, ну! — прижимала ее женщина.

Кое-как Светлана успокоилась. Охрана Ашхен Лазаревны стояла на значительном расстоянии.

— Видишь этих парней?

— Вашу охрану?

— Охрану.

— Вижу.

— Они вроде свои, проверенные, хорошие, а обо всем куда надо доносят, и о нашей встрече донесут. А там, — Ашхен Лазаревна помахала над собой рукой, — заинтересуются, о чем мы с тобой разговаривали.

— Но они ни слова не слышали!

— Что не слышали, хорошо, но им очень бы хотелось послушать, поэтому будут и за тобой, и за мной еще пристальней приглядывать. Это точно.

— Я их не боюсь!

— Но если ты в какую-нибудь церковь пойдешь и свою просьбу скажешь, будь уверена, сразу все станет ясно, и на тебя донесут, и что тут начнется, я сказать не смогу! — очень эмоционально жестикулировала Ашхен Лазаревна. — Ты посмотри, дорогая, Вася твой сидит?

— Да, братик сидит.

— Долго сидит, — назидательно продолжала Микоян. — Я очень не хочу, чтобы с тобой подобное случилось. Если про Бога в ЦК услышат, никакой Анастас Иванович не спасет. Ты, Света, дурь из головы выбрось!