Виктор Зонис - Соломон. Царь тысячи песен

Соломон, высоко подняв над головой факел и держась за скользкую стену, осторожно спускался в подземелье. Заканчивалась еще одна душная ночь, предвестница знойного иерусалимского дня… заканчивалась еще одна бессонная ночь. Это было его время — время, когда великий царь незаметно покидал ложе одной из своих жен и, никем не замеченный, крадучись пробирался в тайную, глубоко запрятанную под мощным фундаментом царского дворца комнату, становясь с каждой пройденной ступенью тем, кем он и был на самом деле — ранимым, сомневающимся, придавленным бременем неограниченной власти человеком.

Соломон плотно прикрыл за собой тяжелую дверь и повесил факел на стену. Пламя нервно затрепетало в неподвижном и затхлом воздухе, скудно осветив просторное помещение — мрачное, сырое, зловещее. Сводчатый, закопченный дымом факелов потолок низко нависал над неровным, вымощенным крупными каменными плитами полом. Посреди него бесстрастным, суровым стражем из земли вырастал, размером с человека, испещренный символами и знаками алтарь, увенчанный нефритовой чашей. Комната казалась обителью неведомого и мрачного божества, порожденного заполнившим ее смрадом и страхом.

Соломон прищурился, привыкая к неровному тусклому свету, и тяжело вздохнул. Вот уже неделю, каждую ночь, в последний ее час, он, преодолевая неизменное ощущение ужаса, приходил сюда, чтобы исполнить то, чего он не знал и чего боялся.

Царь еще раз осмотрелся, отыскал привыкшим к полумраку взглядом скамью в углу комнаты, присел на нее, напряженно вслушиваясь в тишину. Где-то за дверью послышались вкрадчивые шаги, и в помещение вошел худощавый, высокого роста пожилой человек. Он остановился в шаге от двери, низко поклонился, выискивая взглядом царя.

— Ну… — подал голос Соломон. — Почему так долго?

Аменхотеп пожал плечами:

— Ты же знаешь, Великий, сколь подозрительной сделалась к старости принцесса Мельхола.

— Чем меньше пользы от человека в жизни, тем больше он за нее цепляется, — проворчал Соломон.

— Мудро, как всегда, мудро, великий царь! — поклонился евнух.

— Ладно, хватит разговоров! Все принес?

Аменхотеп кивнул и молча поставил перед собой корзину Соломон встал со скамьи, подошел вплотную к нему и опустил взгляд к полу

— Покажи, что там, — велел царь.

Аменхотеп присел у корзины и поочередно извлек оттуда небольшого петуха, голова которого была замотана в тряпку, длинный и острый нож, пучки трав и благовоний.

— Хорошо, — кивнул Соломон. — Клади на место и уходи.

Аменхотеп встал с колен:

— Позволено мне будет спросить?

Соломон удивленно повел бровями:

— Ну, слушаю.

— Зачем мудрейшему из мудрых нужно это делать? — указал на корзину евнух.

Соломон медленно подошел к жертвеннику, осторожно прикоснулся к чаше и, не поворачиваясь к Аменхотепу, тихо произнес:

— Твой вопрос дерзок, египтянин, но я на него отвечу. Человек становится умным, когда познает все, что ведомо другим. А мудрым — когда знает, зачем ему это знание нужно. Я не знаю пока, зачем мне это нужно. Поэтому я только на пути к мудрости… в начале пути. Ты доволен ответом? — повернулся к евнуху царь.

Аменхотеп низко поклонился и, не меняя позы, покинул комнату.

Соломон проводил его взглядом и осторожно перенес корзину к жертвеннику.

Да, Мельхола… Мельхола… — подумал Соломон. — Сколько же лет она была женой моего отца? Дважды женой. Но она была еще и дочерью царя Саула и пользовалась большим влиянием на Давида. Слишком большим… И даже сейчас, после смерти мужа, царица остается одной из самых влиятельных женщин в государстве — одной из самых влиятельных и самой неприкасаемой…

Как-то Аменхотеп — глаза и уши царя в гареме — рассказал о странных обрядах, которые тайно совершала принцесса Мельхола вместе со своей преданной служанкой, амалекитянкой Агадой. Аменхотепу несколько раз удалось подсмотреть, что и как делали они, и евнух клялся Соломону, что сам слышал, как женщины общались с демоном, вызванным колдовскими заклинаниями.

Скептичный и недоверчивый Соломон сразу поверил евнуху. Поверил потому, что испытывал необъяснимую робость всегда, когда встречался с ней, когда ловил на себе загадочный взгляд ее черных, бездонных и по-прежнему прекрасных глаз. Этот взгляд — дерзкий, изучающий — дразнил и пугал царя еще с самого детства знанием чего-то того, что было недоступно и непонятно ему, и при встречах с Мельхолой он всегда чувствовал раздражение и тревогу.

Соломон редко вспоминал свое детство: слишком много обид и разочарований выросло из него. Но, подумав о Мельхоле, он невольно вернулся к событиям десятилетней давности, сравнил ее со своей матерью — молодой, веселой, ласковой… Бат Шева была самой последней и самой красивой из всех жен Давида. По царь никогда не выделял ее из прочих: Бат Шева была его грехом, одним из многочисленных и одним из самых памятных… Она это понимала и любила Давида спокойно и смиренно, никогда не требовала особых условий и привилегий. Бат Шева и характером не похожа была на других жен — кичливых, сварливых, подозрительных; она просто была любимой женщиной царя, и Давид проводил с ней больше ночей, чем со всеми остальными вместе взятыми. Бат Шева умела любить Давида и, главное, слушать, понимать и принимать его таким, каким становился он всегда, когда переставал быть царем — капризным, мечтательным, постоянно подверженным смене настроений взрослым ребенком. Именно за тесную духовную связь с царем ее не любили в доме Давида — не любили ее и ее сына. Настолько, насколько Бат Шева была не похожа на других жен, настолько же маленький Шломо был не похож на своих старших братьев, рожденных от других женщин царя. Низкорослый, полный и малоподвижный, он не участвовал в их играх и ссорах, только молча наблюдал со стороны бесстрастным, не детским взглядом… и мечтал. Мечтал о том, что обязательно станет царем, станет высоким, красивым и стройным. И братья, презиравшие его за неуклюжесть и мечтательность, будут завидовать ему и униженно просить прощения за все обиды, которые Шломо перенес от них. И он их простит, не сразу, но простит, потому что будет великим царем, — таким, как отец! Шломо мечтал об этом всегда: когда держался еще за подол материнской юбки, когда, учась мудрости у пророка Натана, рассеянно подергивал себя за редкую, юношескую бородку, когда однажды в укромном уголке отцовского дома, поспешно и скомканно, познал первую свою женщину…