Шапи Казиев - Ахульго

– Куда идем, братцы? – спрашивали солдаты друг друга.

– Про то барабанщики знают, – отвечал ротный.

– Шагай себе, не зевай.

В авангарде колонны ехал Стефан Развадовский, а сразу за ним маршировал оркестр. Пока гремели только турецкие барабаны, грозно возвещая о движении войск. Часть оркестра Траскин забрал с собой, чтобы не скучать по дороге.

На сердце у Стефана было тяжело. Он оглядывался на своих ребят и видел по глазам, как жаль им расставаться с веселой жизнью в крепости. Стефан понимал, что не все из них вернутся обратно, и это было вдвойне печальней, потому что многие из них обладали настоящими талантами, которым место было на хорошей сцене, а не на войне. Но понемногу мощное движение отряда и боевой дух солдат наполнили Стефана своей особой энергией. Он ощутил себя полководцем, ведущим в бой армию, и подал знак песельникам.

– Запевай!

Барабаны смолкли, вступили другие инструменты, и песельники затянули:

Полетел орёл двуглавый К непокорным племенам, И покрылся новой славой Он на страх своим врагам…

Пешие батальоны, конные казаки, туземная милиция, саперы – все двигались походным порядком. Солдаты шли налегке, имея только оружие, скатанные шинели через плечо и по манерке – походной фляжке с водой.

Остальное было оставлено в обозе, который вместе с артиллерией ушел еще накануне ночью. Граббе выслал их в другую сторону, на восток. Так он надеялся запутать шамилевских лазутчиков, которые могли подумать, что отряд выходит на учения, налегке, а все тяжести отправлены на приморскую равнину, в Чир-Юрт. На самом же деле обоз и артиллерия были пущены обходным путем, чтобы не двигаться через лес, где их могли ждать серьезные трудности, если не опасность быть отбитыми. Пройдя по хорошей и безопасной дороге до Бавтугая, эта колонна должна была свернуть на юг, пройти вдоль реки Сулак до Миатли, а затем опять свернуть на запад, чтобы соединиться с главным отрядом неподалеку от Хубара. Колонной командовал Траскин, который старался как можно дальше оттянуть момент, когда его изнеженным бокам придется познакомиться с настоящими горными дорогами.

Пока была возможность, Граббе ехал в коляске, закрывшись ее раскладным верхом от припекавшего все сильнее солнца. Командующего сопровождала большая свита из адъютантов, прочих штабных и местной знати.

Милютин с Васильчиковым ехали поблизости, жадно разглядывая окрестные сады. Иногда им удавалось дотянуться шашкой до ветки черешни, и они лакомились сочными ягодами, радуясь, как в детстве, когда обдирали с друзьями крыжовник в чужом саду. Но открытая местность скоро кончилась, и отряд втягивался по узкой дороге в густой лес.

Песни смолкли. В авангард вышли части прикрытия. Вокруг всего отряда двигались цепи стрелков.

Дубы и буки заслоняли кронами небо. В лесу было прохладно, но тревожно. Те, кто ходил на Ташава, особенно остро чувствовали таящуюся в зарослях опасность. Их настороженность передавалась остальным. Отряд шел молча, будто это могло сделать большое войско невидимым. Казалось, что из-за толстых деревьев за ними кто-то следит, выжидая удобной минуты, чтобы напасть, или что кто-то уже взял цель на мушку и не спускает курок лишь потому, что хочет послать пулю наверняка. Напряжение было так велико, что никто бы не удивился, появись из-за деревьев Ташав со своими мюридами. Напротив, люди будто сами этого хотели, чтобы наконец разрядить ружья, сжимаемые вспотевшими ладонями, и сбросить с себя гнетущее бремя беспокойного ожидания.

Вот что-то метнулось в зарослях, затрещали сухие сучья, и… загремела пальба. Тысячи пуль косили ветки, впивались в стволы и дырявили листву. Когда все успокоилось, разведка бросилась искать засаду.

Отряд остановился, ощетинившись винтовками и выжидая результатов поисков. Двое егерей нашли следы крови и пошли по ним, безрассудно рискуя головой. Неподалеку, в заваленной гнилыми желудями ложбине, они увидели раненую кабаниху, которая уходила, волоча перебитую ногу, окруженная выводком полосатых поросят. Егеря бросились следом, стреляя, чтобы добить зверя. Кабаниха пыталась отбиваться, бросалась на солдат, и щетина на ее спине топорщилась боевым гребнем.

Солдаты долго не возвращались, и тогда за ними был послан взвод. Егерей нашли убитыми. Ни ружей, ни кинжалов, ни шинелей или манерок при них не оказалось. Только лежала рядом истекающая кровью кабаниха, которую торопливо сосали поросята.

Четверо солдат понесли погибших назад. Остальные переловили поросят, зарезали и разделали кабаниху, и все унесли с собой. Отряду было объявлено, что солдат задрали кабаны, трофеи отправили поварам, и войско двинулось дальше, приняв возможные меры предосторожности.

Колонна Траскина из артиллерии и обоза ползла гигантским удавом, растянувшись на несколько верст. Когда голова этого чудовища выползала из очередного аула, хвост еще только в него втягивался.

Было жарко и пыльно, и это бесило Траскина, ехавшего в середине колонны в своей удобной кибитке. Пыль проникала даже в бисквиты, которые беспрестанно жевал Траскин. Он не имел ни малейшего желания воевать, нервничал от одной мысли о том, что самое трудное еще впереди, и еда его немного успокаивала.

Колонна теперь двигались вдоль реки, но никакой свежести от нее не доносилось. Напротив, столбы пыли, поднимаемые тяжелыми телегами и арбами, казалось, вот-вот поглотят и саму реку.

Среди прочих, прыгая на ухабах, двигалась артиллерийская повозка, которой управлял Ефимка. Он был горд, что, наконец вышел в настоящий поход. Волы к нему давно привыкли и вели себя послушно, так что ему не приходилось слишком часто пускать в ход длинный кнут. Завидев очередной аул, Ефимка изводил всех вопросами, его ли они теперь будут бомбить и здесь ли живет Шамиль?

Как и прежде, Ефимка сидел на зарядном ящике, с которого ему было все видно. Ему немного мешал большой кинжал, висевший на поясе, но Ефимку это не смущало. Напротив, завидев мальчишек, таращившихся на пришельцев с крыш и деревьев, он вынимал кинжал и играл клинком, посылая в сверстников солнечных зайчиков. Мальчишки в ответ грозили ему кулаками, а Ефимка показывал им на свою грозную пушку. Но на привалах Ефимка быстро находил с ребятами общий язык. Расписав страшную силу ядер, гранат и картечи, он вступал с потрясенными мальчишками в торг. За металлическую пуговицу они приносили ему молока, хлеба и даже сладкий тутовник, который таял во рту, но руки от него становились ярко красными.

Траскин вспомнил про песельников, которых специально взял с собой, и велел им петь.