Шапи Казиев - Ахульго

– Там тоже пещер много, – согласился Айдемир.

– И людей немало.

Ночью Парихан встала, чтобы покормить сына, и увидела, что Хабиб забирает с собой саблю, весь порох и пули. Она поняла, что он не вернется.

На следующий день, когда Хабиб нагрузил коня бараньими тушами и сыром, чтобы отправиться вниз, к переправе, Парихан встала у него на пути.

– Я пойду с тобой.

– Зачем? – встревожился Хабиб.

– Я скоро вернусь

– Ты не вернешься.

– Вернусь или не вернусь, а тебе нужно уходить в Гимры, – сказал Хабиб, отводя глаза.

– Айдемир тебя отведет, как только поправится.

– Нет, – твердо сказала Парихан.

– Я пойду с тобой.

– На Ахульго бои, – отговаривал ее муж.

– Там мой отец. Я умру со стыда, если с ним что-то случится. Разве ты не слышишь, как стреляют пушки?

– Не слышу, – ответила Парихан.

– Только вижу, что ты хочешь бросить нас.

– Я должен идти, Парихан! – убеждал жену Хабиб.

– А ты должна спасти нашего сына!

– Пусть я увижу то, что увидишь ты, – упрямо твердила Парихан.

– Если на Ахульго так страшно, почему другие жены еще там?

– Не смей ходить за мной! – крикнул Хабиб и повел коня прочь.

Парихан заплакала и вернулась в саклю. Но, как только Хабиб скрылся из виду, Парихан с укутанным младенцем в руках бросилась вслед за своим мужем.

Айдемир с Аркадием изумленно наблюдали семейную драму.

– Верни ее, – сказал Аркадий товарищ у.

– Оставь, – ответил Айдемир.

– Это их дело.

– А мы как же? – спросил Аркадий.

– Ты как хочешь, а я пойду на Ахульго, – сказал Айдемир.

Затем уселся на камень и начал вспарывать ножом одеревеневшую и почти приросшую к ноге шкурку ягненка.

– Давай помогу, – предложил Аркадий.

Он снял шкуру, и они увидели, что нога Айдемира почти зажила. Айдемир прошелся, не обращая внимания на оставшуюся еще боль, и сказал:

– Как новая!

– И по канату сможешь? – с улыбкой спросил Аркадий.

– Конечно! – ответил Айдемир и попытался исполнить несколько шагов лезгинки. Но боль стала сильнее, и ему пришлось отложить танец до лучших времен.

– Не спеши, брат, – сказал Аркадий.

– На Ахульго калеки не нужны, – согласился Айдемир, потирая ногу.

– Ничего, скоро буду бегать, как горный тур.

На Ахульго царило воодушевление. Горцы увидели, что можно бороться даже с огромным отрядом Граббе. Они верили, что нового штурма не будет и генерал оставит Ахульго в покое. Потери горцев были ощутимы, но не фатальны.

– Погибшие обрели рай, – утешал людей Шамиль.

– Они погибли не напрасно.

Слух о победе горцев разнесся по всем горам. А на следующий день к Шамилю прибыло пополнение – около ста чиркеевцев во главе со старшиной Джамалом. Он хорошо понимал, как имам нуждается теперь в помощи, и старался делать что мог. На Ахульго их встретили с радостью и облегчением. Люди видели в них надежду на то, что ход борьбы теперь изменится и что за чиркеевцами последуют другие. Имам ожидал, что воспрянут духом даже те, кто прежде не решался придти на помощь Ахульго.

Вместе с чиркеевцами на Ахульго поднялись и Хабиб с женой. Парихан поклялась, что бросится с ребенком в пропасть, если Хабиб не возьмет их с собой. И ему пришлось уступить. Он в последний раз покормил своего коня хлебом и отправил назад, привязав к его уху записку: «Привезите остальное».

Больше всего Хабиб опасался встретить отца, но на этот раз переправу охраняли юноши. Парихан отправилась в свое прежнее жилище, но оно оказалось занятым. Тогда Парихан поселилась у своей двоюродной сестры, муж которой воевал на Старом Ахульго. А Хабиб влился в ряды мюридов, занимавших там же передовые укрепления. Он старался не появляться на Новом Ахульго, избегая встречи с отцом. Но однажды услышал, что отца ранило осколком снаряда, и поспешил его проведать. К тому месту, где обособленно жили аксакалы, он подходил осторожно. И вдруг увидел отца. У того был шрам на щеке, но, тем не менее, Курбан выглядел молодцом. Он и еще несколько аксакалов сидели над тазом, в котором были разведены хна и басма, и красили свои седые бороды, которые после этой нехитрой процедуры обретали темно-коричневый цвет.

– Теперь за молодых сойдем, – шутил приятель Курбана.

– А что? – улыбался Курбан.

– Лет по десять-двадцать сбросим!

– Пусть генерал думает, что тут одни молодые, – добавил третий.

– Издалека все равно не различить.

– Генерала-то мы обманем, – лукаво улыбался самый старший.

– Еще бы вдовушку молодую убедить…

– Сама влюбится, – смеялись остальные.

– Вот война кончится, и женишься.

– Теперь войне конец, – кивал почтенный жених.

– Генерал таких орлов увидит – сам убежит.

– А сам не убежит – мы заставим, – обещал Курбан.

– Борода – бородой, а в битвах даже кровь молодеет!

Хабиб убедился, что дела у его отца не так уж плохи, и вернулся назад со спокойной душой.

Вскоре Шамиль получил еще одну радостную весть: наиб Галбац занял Чиркату, обеспечивая сообщение с Ахульго по левому берегу Койсу и переправе. Имам стремился использовать замешательство в лагере Граббе для увеличения своих сил и отправил Сурхая в верхние общества за новым пополнением. Шамиль чувствовал, что Граббе не уйдет, несмотря на свои тяжелые потери. Даже после неудачного штурма и прибывших к Шамилю чиркеевцев, у Граббе оставался значительный перевес сил, а пушки продолжали бить день и ночь. Впрочем, воины к этому давно привыкли, а остальных обитателей спасало то, что до жилищ ядра долетали редко, потому что пологий склон, на котором они располагались, был скрыт от батарей за приподнятым хребтом самого Ахульго.

Но опасность стала спутницей каждого, кто жил на осажденной горе. И жизнь их невольно менялась, приноравливаясь к тому, что происходило вокруг. Женщины просили ученых людей написать самые сильные молитвы, способные защитить от опасностей. Эти молитвы – саба – зашивались в небольшие кожаные треугольники и вешались на шеи детям. Колыбельные песни звучали печальнее, радость стала редкой гостьей в подземных домах, а детей отпускали только на уроки в медресе при мечети. Девочкам стало не до игр, им приходилось заменять матерей, многие из которых сражались вместе с мужьями. Но мальчишки оставались мальчишками, только игры их теперь были воинственными. Им разрешили вооружиться ружьями и пистолетами, и они теперь соревновались по-взрослому, стреляя в цель, бросая из пращи уже не просто камни, а самодельные гранаты – маленькие кувшины с порохом и горящим фитилем. В ходу были и луки со стрелами. Наконечники стрел окунались в нефть и поджигались перед выстрелом. Многие юноши были вооружены и саблями, доставшимися им по наследству от погибших отцов. Взрослые взирали на опасные игры без радости, но и не запрещали. Кто мог знать, чем обернется эта битва?