Шапи Казиев - Ахульго

Тогда Граббе подумал, что не лишне было бы взглянуть на то, к чему призывал горцев Мустафин, хотя и безуспешно. Граббе вызвал адъютанта и велел ему разыскать в канцелярии что-нибудь о деятельности эфенди.

Васильчиков вернулся с папкой, в которой содержались документы о визите Мустафина. Среди прочего здесь была и копия воззвания эфенди к горцам.

– Тут есть человек, ваше превосходительство, который при сем присутствовал, – сообщил Васильчиков.

– Кто таков?

– Штабной переводчик, из туземцев.

– Давай-ка его сюда, братец, – приказал Граббе, просматривая документы.

Васильчиков приоткрыл дверь и позвал:

– Пожалуйте!

Перед Граббе предстал лоснящийся от удовольствия горец, удостоившийся аудиенции у самого генерала.

– Как звать? – спросил Граббе, не отрываясь от бумаг.

– Биякай, – сообщил переводчик, протягивая руку.

– Давно у нас служишь?

– Два года, господин генерал.

Биякай был в своем роде особенной личностью. Кипучая жажда деятельности, соединялась в нем с неудовлетворенным тщеславием. Он был говорлив, но речи его были пусты и вызывали у соплеменников только насмешки. Не сумев возвыситься среди горцев, Биякай мечтал отличиться на царской службе. Но и тут его рвение ценилось мало, потому что слишком явно было его лицемерное холуйство, которое офицеры презирали. Биякай был свободным человеком, а стал слугой на жаловании, которое казалось ему слишком ничтожным, чтобы возместить его оскорбленное самолюбие. Теперь он ненавидел и русских, и горцев, но все еще надеялся при удобном случае сделаться значительным человеком.

– Говори, – велел ему Граббе, не обращая внимания на протянутую для пожатия руку.

– Как дело было?

Биякай одернул руку, проглотил подкативший к горлу ком и начал:

– Я видел, как он в Чиркей приезжал.

– И что же?

– Сначала приехал, потом уехал.

– Говори толком, – поднял глаза на переводчика Граббе.

– Рассказывал, что мюриды сами шариат не знают, а только выгоды ищут, власти хотят.

– А народ что?

– Эти бездельники разве умных людей слушают? – развел руками Биякай.

– Мы, говорят, люди свободные, нам царь не нужен.

– Царь? – не понял Граббе.

– А разве не велено было этому проповеднику, чтобы он не показывал вида, что послан от правительства?

– Я же тоже с ним был, – важно сообщил Биякай.

– А у нас все знают, что я честно служу сардару. И охрана была.

– Так-с, – Граббе положил папку на стол.

– Его Ташав-хаджи убить обещал, если в горы приедет, – докладывал Биякай.

– Продолжай.

– Я им тоже советовал, что лучше служить царю, чем Шамилю, – горячо говорил Биякай.

– Что у царя сила, а у Шамиля шариат один. Что у царя всякому открыт путь к возвышению, и все одинаково поощряются в службе его. Хотя, господин генерал, я служу-служу, а жалование…

– Недоволен? – возвысил голос Граббе.

– Я не ради денег служу… – оправдывался Биякай.

– Я ради общего блага и спокойствия.

– То-то, – сказал Граббе, возвращаясь к бумагам.

– Дальше что было?

– Дальше нехорошо получилось, – продолжал Биякай.

– Ученый им говорит, что все беды у горцев от того, что они неправильно шариат толкуют и не хотят законные власти признавать. И что всевышний посылает им наказание за их грехи и дурной характер. А он говорит…

– Кто – он? – переспросил Граббе.

– Джамал Чиркеевский! – выкрикнул Биякай с таким видом, будто давно мечтал обличить врага.

– Вы думаете, он ваш друг, а он – друг Шамиля.

– Что же говорил этот Джамал?

– Выходит, говорит, горцы во всем виноваты, а царь и его генералы ни в чем не виноваты? А народ смеялся.

– Довольно! – не выдержал Граббе.

– Ступай.

– Господин генерал, – кричал Биякай, выпроваживаемый Васильчиковым.

– Вы этого Джамала еще не знаете!..

– Дикари, – заключил Граббе и поморщился, будто съел что-то несъедобное.

Но ощущение было глубже, мучительнее. Граббе вдруг почувствовал, что этот Биякай чем-то напоминал ему самого себя. Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Граббе извлек из папки копию воззвания Мустафина. Отпечатанное типографским способом на русском и арабском языках, воззвание гласило:

«О мусульманская община! Как мы, так и вы совершенно осчастливлены нахождением под покровительством доброжелательного всем государя великого императора, именуемого Николаем Павловичем, высокопоставленного, высокочтимого, а щедростью своей могущего охватить все климаты Ирана, Хошемтая в своей храбрости, героя в мужестве, владеющего гербом Константина, Фагфара китайского в обращении с людьми, Зулькарная в богатстве, Соломона в милосердии, Давида в превратностях, высоковнимательного к людям и милостивого к бедноте как в большом, так и в малом.

Как нам, так и вам следует возносить молитвы великому императору, служа ему от всего сердца, чтобы получить за малую работу большее вознаграждение, каждодневно возносить молитвы ему по утрам и по вечерам с целью пробудить в его душе милосердие к подданным, чтобы он утвердил нацию в своей нации, дабы священный шариат благоденствовал, а его душа освободилась от горестей. Мы в настоящее время в лице государя имеем до того совершенного в милости, что если кто-либо из начальников задумает мысль об угнетении, он его низложит, назначит на его место начальника другого, совершеннейшего по милосердию, ибо он уже назначил для всех областей Кавказа лицо, совершенное в милостивости, обладающего многими щедростями, молимого для всех великого наместника генерал-лейтенанта Головина, первого в городе Тифлисе, для похвал которого не хватит слов.

Чтобы в Дагестане не было никаких недоразумений по отношению к населению, назначен был для этого совершенный ученый, хозяин щедрый генерал-лейтенант Фезе. В настоящее время не имеется никого, кто бы жаловался на недостатки. Он назначил ученых муфтиев, определил жалование для воспрепятствования тем неразумным и невеждам, кто, не разумея шариат наш, не подчиняясь великому императору, чинит кражи, разбои на дорогах и причиняет вред населению.

Народ, собравшийся в настоящее время в данном собрании, должен возносить свои молитвы великому императору и его детям, дабы все указанные положения были исполняемы. Аминь».

Граббе хмыкнул, полагая, что такое беззубое и напыщенное сочинение мог утвердить только Головин, ничего не смыслящий ни в горцах, ни в высоком слоге. Граббе теперь не сомневался, что сумеет затмить Мустафина, хотя тот и подписывался пышными титулами шейхуль-ислама и муфтия.

Проведя несколько дней с семьей и залечив небольшие раны, полученные в походе, Шамиль отправился в свою резиденцию. Туда же он велел позвать ученых алимов, бывших на Ахульго, – Сурхая и кадия Ахульгинской мечети.